Первоцвет
Шрифт:
— Казинька, у тебя была большая коса. Я помню, как завивался ее конец — ты накручивала его на палец…
— Юра, ты склонен предаться воспоминаньям, а я тороплюсь, — вечером я улетаю, у меня еще куча дел…
Она остановилась, хотела освободить свою руку. Но он придержал ее и сказал умоляюще:
— Хорошо, не будем вспоминать. Прости. Расскажи о себе. Давай посидим часок где-нибудь. Тут близко кафе… Мы могли бы в Дом литератора, но если ты торопишься…
— Нет-нет, мне надо еще многое успеть — разные покупки…
Она
— Не будь такой скупой. Подари мне хоть полчаса. А потом можешь взять меня в носильщики. Я буду таскать за тобой свертки и сумки, а если ты купишь попугая, то и клетку с попугаем.
Он немного играл, но игра была искренней, подкупающей.
— Ладно, полчаса, не больше. Если это близко. Я, кстати, проголодалась.
— Вот и отлично. Я тоже.
И, взяв ее за руку, как они ходили когда-то, Платин энергично зашагал в сторону кафе. Это была обыкновенная «стекляшка», но уже с летней терраской под тентом.
Платин быстро нашел меню, подозвал официантку, и пока Аня выбирала кушанья, заказал вино и салат. Он наполнил бокалы, вино было легкое, светлое.
— За тебя, — сказал Платин. — Расскажи о себе, Казинька. Как живешь, что делаешь?
Аня пила вино маленькими глотками и молчала. Что рассказывать? Она была женой военного. Просто женой, и все.
— Лучше ты расскажи. Что пишешь? Что напечатано? Я читала «Третий сигнал»…
Это была его повесть — пять лет назад она сделала его известным. С тех пор он печатался. Вышел и первый сборник. Он назвал несколько своих вещей. Она их не читала.
Платин понял, что ей это неинтересно.
— У тебя есть дети? — спросил он.
— Конечно. Двое. Мальчик и девочка.
Она почему-то сказала это резко и тут же спросила:
— А у тебя? Кто есть у тебя? Он ответил мягко, печально:
— Никого, Представляешь — никого.
— Ты разве не женат?
— Говорю тебе — нет.
Не будет он рассказывать, что женат был недолго, развелся, потом сошелся с другой, и уже года два, как расстался и с ней. Он был убежден, что личная жизнь не удалась, потому что женщины не хотели или не могли понять, как трудна его работа — нервна и неровна. Жены — первая и вторая — были непохожи, но обе хотели размеренной жизни, регулярных денег. А те, что не дорожили этим, проходили, не задерживаясь возле него.
Любил ли он по-настоящему? Сейчас ему казалось, что никого, кроме Ани Казик, он никогда не любил. Неустроенность и неприкаянность его встали перед ним в самом жалостном виде. Юрий вздохнул и сказал мрачно:
— Я был счастлив только раз в жизни. Тогда.
Она посмотрела внимательно, и в ее карих глазах прошла тень — сожаления или недоверия — он не понял.
Во время еды они обменивались короткими репликами: о Москве, как хороша она и как суетлива, о погоде, такой капризной, об удобствах и недостатках воздушного транспорта.
За
Все чаще и чаще они замолкали. Мысли ее уходили куда-то далеко, лицо становилось мягче, нежней. «Должно быть, думает о своих ребятах, соскучилась, рада, что скоро увидит».
Он ошибался. Она думала не о детях. Детей у нее не было. На третий год брака она родила преждевременно, ребенок погиб, она долго болела и детей больше иметь не могла.
Платину она солгала — не хотела говорить о своем несчастье. Пусть думает, что у нее все прекрасно, лучше, чем у него. А сейчас она в самом деле счастлива. Только к Юрию это не имеет никакого отношения. Встреча с ним разбудила горькую память, оживила обиду. Она винила его во всем: в том, что вышла замуж без любви, в смерти ребенка, бездетности.
И вообще — хватит разговоров. Она встала.
— Мне пора, Юра. Спасибо.
— Тебе спасибо, Казинька.
Он поцеловал ее руки, сначала правую, потом левую — ее она пыталась отнять.
— Я пойду с тобой, я тебе помогу.
— Нет-нет, я тебя не возьму. Я буду покупать такие вещи, на которые мужчинам смотреть не положено.
Это было сказано кокетливо, жеманно, и он подумал, что она — типичная военная дама с периферии. И все ж расставаться ему не хотелось.
— Тогда позволь мне проводить тебя вечером. Откуда ты летишь? Каким рейсом?
— Ни в коем случае! — Это вырвалось горячо, испуганно. Затем она добавила спокойно: — Это неудобно, там будут знакомые.
— …Они расскажут Кузнецову, и он устроит тебе сцену ревности…
Она засмеялась, но он увидел морщинку между бровей — признак недовольства, он это помнил. И все ж почему-то продолжал настаивать.
— А если я встречу тебя в аэровокзале случайно? Я разыграю удивление, ты представишь меня знакомым — «товарищ по школе». Я скажу, что лечу куда-нибудь на Юг…
Она молчала. Он почувствовал, что надоел ей и она действительно хочет расстаться.
— Ну что ж, — вздохнул он с притворной грустью. — Прости и прощай. Дай хоть посажу тебя в такси. Куда тебе: в ГУМ, ЦУМ или Детский мир?
— Не надо. Будь здоров. Рада, что повидались. Последние слова прозвучали совсем холодно. Она повернулась и пошла легко и быстро. А Платин, постояв минуту в печальном раздумье над этой неожиданной встречей, бросился вдогон автобусу, вскочил на остановке и поехал домой.
Весь путь думал он об Ане Казик, видел ее—прежнюю, мысленно разглядывал теперешнюю, сравнивал, говорил себе, что ничего общего нет, и все же ощущал вкус яблока на губах.