Первое дело Мегрэ
Шрифт:
— Вы сказали, что дали вашей теще расписку. Что она с ней сделала?
— Она положила ее в старый бумажник, который всегда носила при себе, в кармане, пришитом под юбкой.
— Вы видели этот бумажник?
— Да. Все его видели.
Комиссар повернулся к Андрэ Лекеру:
— Его не нашли. Потом — к Оливье:
— Значит, вы купили приемник, потом цыпленка и пирожные. Где?
— На улице Монмартр, в магазине рядом с обувным.
— Что вы делали весь остаток ночи? В котором часу вы ушли из магазина на улице Монмартр?
— Было
Брат его в это время находился уже здесь, у своего коммутатора.
— Когда зазвонили колокола, я был уже на Больших Бульварах, неподалеку от Лионского кредита. Люди на улицах целовались…
Сайяру почему-то вдруг захотелось задать ему жестокий и нелепый вопрос:
— Вас никто не поцеловал?
— Нет.
— Вы знали, куда идете?
— Да. На углу бульвара Итальянцев есть кино, которое открыто всю ночь.
— Вы когда-нибудь уже ходили туда?
Стараясь не смотреть на брата, он смущенно ответил:
— Два или три раза. Это не дороже чашки кофе в баре и можно сидеть сколько угодно. Там очень тепло. Некоторые приходят туда, чтоб поспать.
— Когда вы решили провести ночь в кино?
— Как только получил деньги.
А второму Лекеру, человеку спокойному и уравновешенному, все хотелось объяснить комиссару: «Вот видите, бедняки не такие уж несчастные, как думают. Иначе они бы не выдержали. У них свой мир, и где-то в уголках этого мира таятся и у них свои радости».
Да, таков уж у него брат, он-то его знает: стоит ему одолжить несколько франков (а как он их отдаст, одному богу известно!) — и он тут же забывает о своих горестях, думая только о том, как будет радоваться сын, когда проснется, да и себе он тоже не отказывает в маленьких удовольствиях.
Одинокий, никому не нужный, он пошел в кино, а в это время у праздничных столов собирались семьи, разодетые люди танцевали в ночных кабаре, кто-то изливал душу в полумраке церкви, при мерцающем свете восковых свечей.
В общем, он встретил рождество по-своему.
— В котором часу вы вышли из кино?
— Около шести, к открытию метро.
— Какую картину вы смотрели?
— «Пылающие сердца». И еще показывали документальный фильм о жизни эскимосов.
— Вы просидели там только один сеанс?
— Нет, два. Не досмотрел лишь «Новости дня», которые начались, когда я уходил.
Андрэ Лекер знал, что все, что рассказывал брат, будет проверено, как того требовал заведенный порядок. Но это совершенно излишне. Брат порылся в карманах, вытащил оттуда сначала надорванную картонку — свой билет в кино, затем еще одну, розовую.
— Вот! Мой билет в метро.
На нем значилась дата, час, штемпель станции «Опера», где он спустился в метро.
Оливье не лгал. Он не мог находиться в комнате старухи Файе между пятью и половиной седьмого утра.
Теперь его взгляд был вызывающе презрительным. Он, казалось, говорил им всем, включая брата: «Я бедняк, потому вы меня и заподозрили. Таков непреложный закон. Я на вас не в обиде».
И, удивительное дело, всем вдруг показалось, что в большой комнате, где один из полицейских говорил по телефону с пригородным комиссариатом по поводу угнанной машины, вдруг пахнуло холодом.
Вероятно, это объяснялось тем, что, как только вопрос о Лекере-старшем был улажен, все сразу подумали о ребенке. Да, так оно и было, ибо инстинктивно взоры всех обратились к плану Парижа, на котором давно уже не загоралась ни одна лампочка.
Это было так называемое «окно». В будний день в в эти часы иногда случались транспортные происшествия, чаще всего сбивали старых женщин на оживленных перекрестках Монмартра и в густо населенных кварталах.
Сегодня же улицы были почти безлюдны, как в августе, когда большинство парижан выезжает к морю или на дачи.
Было половина двенадцатого. Прошло уже более трех часов, как о мальчишке не поступало никаких известий, он не подавал признаков жизни.
— Алло! Да… Слушаю, Жанвье. Ты говоришь, что в квартире старухи нет никакой жестянки? Хорошо… Ты просматривал одежду покойной? Гонес это сделал до тебя? Ты уверен, что в кармане под юбкой у нее не было старого бумажника? Тебе о нем рассказывали? Консьержка видела, как кто-то прошел вчера вечером к старухе около половины десятого? Я знаю кто… А после? Всю ночь в доме не переставали ходить… Понятно… Не заглянешь ли ты в дом? Да, в тот, что позади… Мне хотелось бы знать, все ли там было спокойно нынче ночью, главное — в квартире на третьем этаже… Позвонишь мне, ладно?
И он повернулся к неподвижно сидевшему на стуле отцу, в своем смирении похожему на больного, ожидающего приема у врача.
— Вы уловили смысл моего вопроса? Не просыпается лп ваш сын иногда среди ночи?
— Да, у него бывают сомнамбулические явления.
— Он встает и начинает ходить?
— Нет. Садится на постели и кричит. И всегда его преследует один и тот же кошмар. Ему чудится, что горит дом. Глаза у него широко открыты, но он ничего не видит. Потом взгляд его постепенно становится осмысленным, и с тяжелым вздохом он снова укладывается спать. Назавтра он ни о чем не помнит.
— Когда вы утром возвращаетесь, он еще спит?
— Не всегда. Но если он даже и проснулся, делает вид, будто спит, — чтобы я разбудил его поцелуем и потянул за нос. У нас с ним такая игра, понимаете?
— Возможно, соседи в эту ночь шумели более обычного. Кто живет на одной с вами площадке?
— Чех… Работает он на автомобильном заводе.
— Женат?
— Не знаю. В доме живет столько парода, и потом, жильцы так часто меняются, что трудно всех запомнить. По субботам чех обычно приглашает друзей выпить рюмку-другую и попеть песни своей родины.