Первое дело слепого. Проект Ванга
Шрифт:
Грабовский слушал его вполуха, увлеченный тем, что вдруг начало происходить внутри него самого. Даже не вдумываясь в смысл того, что говорил Граф, почти его не слыша, Борис Грабовский чувствовал, что майор не лжет. Он просто говорил не всю правду; откровенной ложью были только золотые горы, которые Граф сулил своим подельникам по завершении операции. Именно когда он заговорил о Ривьере и Майами Бич, перед внутренним взором Бориса вдруг четко, как наяву, встала совсем другая картина: затерянный в предгорьях Балкан поселок, беленые домики под красными черепичными крышами, утонувшие в густой темной зелени, запахи оливы, смоквы и чеснока, неторопливый, размеренный быт… пара толстых, сонных, благоухающих винным перегаром полицейских на всю округу, два шага до греческой границы, пистолет под полой… Всего три удачных выстрела, ночной бросок
В общем-то, такое развитие событий выглядело вполне логичным, но нарисованная воображением Грабовского картинка возникла помимо разума – просто возникла, и все. И он не подозревал, не предполагал и даже не был уверен, а просто знал, что на уме у Графа именно это и что, произнося свою полунасмешливую речь, думает он только об этом, и ни о чем другом – прикидывает, взвешивает, выбирает, куда ему податься из Греции – в Албанию или в Турцию… И еще Борис Григорьевич знал, что чемодан у Графа уже собран и что в самом его уголке, под одеждой, искусно запрятанный в корпус от старенькой электробритвы «Эра», лежит некий цилиндрический предмет из вороненого металла – простой, надежный и эффективный глушитель заводского производства, который даст своему владельцу дополнительную, и притом немалую, фору во времени…
– Ты сам-то уже собрался? – неожиданно для себя самого спросил он.
– Представь себе, – не моргнув глазом, ответил Граф. – Никогда не откладываю это дело на последний день. Мало ли что может стрястись. Ненавижу чистить зубы пальцем и по две недели ходить в одном и том же нижнем белье.
Этим было все сказано. Граф неоднократно заявлял, что у Гроба отлично развита интуиция – даже лучше, пожалуй, чем у матерых ветеранов внешней разведки. Но с некоторых пор Борис Грабовский начал сомневаться, что дело тут в одной интуиции, и сегодняшний случай служил тому дополнительным подтверждением. И потом, разве в терминах дело? Тот же Полкан, бывало, любил повторять, что так называемая интуиция есть не что иное, как проявление присущих всем без исключения представителям рода homo sapiens экстрасенсорных способностей. У кого-то они находятся в зачаточном состоянии и не проявляются вообще, и человек их просто не замечает. Кто-то верит в предчувствия, кто-то с поразительной точностью толкует собственные сновидения (и неизменно врет, когда пытается толковать чужие); широко известны случаи, когда десятки пассажиров одновременно отказывались подняться на борт самолета или сесть в вагон поезда и только благодаря своему необъяснимому, ничем, кроме дурного предчувствия, не обоснованному упрямству остались в живых. Интуиция? Пусть будет так. Дело ведь не в названии; как говорится, хоть горшком назови, только в печку не ставь. Пусть будет интуиция, пусть будет шестое чувство или дар предвидения – неважно; важно, что это чувство, этот дар еще ни разу не подвел Бориса Грабовского. Возможно, он так и дожил бы до старости, не обращая на свой дар внимания, если бы судьба (или все тот же дар?) не занесла его в небезызвестную лабораторию.
В тот вечер накануне отъезда, когда они вчетвером пили где-то добытую Графом дефицитную водку и обсуждали последние детали предстоящей операции, Борис Григорьевич Грабовский, по кличке Гроб, сделал первый осознанный шаг на долгом пути к тому, что он подразумевал под словом «совершенство».
Ночевали они вместе – «во избежание», как выразился предусмотрительный Граф. Ехать им предстояло порознь, и каждый вез с собой несколько разрозненных фрагментов старательно разъятой на мелкие части документации по проекту «Зомби». Когда все, даже бдительный Граф, захрапели, оглашая тесную квартирку разноголосыми реликтовыми звуками, Грабовский бесшумно выбрался из постели. У него все было готово заранее – и фотоаппарат со вспышкой, и фонарик, и наган на всякий пожарный случай, и охотничий нож, и даже тайник под половицей. Наган и нож, к счастью, не понадобились; все остальное пригодилось, и через четверть часа кассета с пленкой легла на дно тайника, а сверху стал старенький холодильник «Минск-5».
Белка запасает орехов в десять раз больше, чем необходимо, чтобы пережить даже самую суровую зиму. Хомяк набивает защечные мешки так, что они вот-вот лопнут, потому что в следующий раз такой возможности
Проверив логику своих действий интуицией и не найдя в ней изъянов, Грабовский с легким сердцем вернулся в постель, чтобы назавтра дневным чартерным рейсом вылететь по туристической путевке в братскую Болгарию.
Глава 8
Кафе называлось «Под старой чинарой». Виноградные лозы, что густо заплели открытую веранду, были обременены тяжелыми, налитыми иссиня черными гроздьями. Ласковое утреннее солнце, обещавшее уже к полудню сделаться нестерпимо палящим, обжигающим, проникая сквозь эту непрочную завесу, ложилось на пол подвижными пятнами света в обрамлении колышущихся теней. В кафе было пусто. Толстый усатый хозяин за стойкой перетирал бокалы, под низким потолком негромко гудел, с шорохом рассекая воздух широкими деревянными лопастями, одинокий вентилятор. Какой-то смуглый, чернявый, заросший иссиня-черной, как виноград или оружейная сталь, щетиной парень, похожий на водителя-дальнобойщика, неторопливо попивал ракию и, дымя сигаретой, делал вид, что не слушает, о чем говорят две сидящие за соседним столиком женщины.
Одна из них была, собственно, не женщина, а девчонка лет семнадцати-восемнадцати, одетая и причесанная, как панк. Она тоже курила; на столике перед ней лежала вскрытая пачка «Лаки Страйк» и стояла крошечная, граммов на двадцать, цилиндрическая стопка с прозрачной, как слеза, виноградной водкой – ракией.
Глеб Сиверов сидел в плетеном кресле у столика, расположенного напротив входа, и с удовольствием завтракал черным, великолепно заваренным кофе. Как и парень-дальнобойщик, он краем уха слушал женскую болтовню, рассеянно думая о том, что на качестве кофе сказалось, вероятно, соседство с Турцией. Ведь даже свойственная всем братьям-славянам расхлябанность до сих пор не заставила владельца данного кафе пересмотреть свое отношение к приготовлению напитка, в результате чего кофе даже отдаленно не напоминал помои, которыми Глеба потчевали в московском аэропорту перед вылетом в Болгарию.
Поскольку окружали его все-таки славяне, которых было просто нельзя с чистой совестью назвать иностранцами, Глеб начал мало-помалу понимать, о чем они говорят, и с каждой минутой понимал все лучше, особенно когда женщины не слишком тараторили.
Та из женщин, что была постарше, с головы до ног одетая в черное, уже начавшая заметно увядать смуглая красавица лет тридцати пяти-сорока, рассказывала своей похожей на беглое огородное пугало, сверкающей металлическими заклепками и многочисленными прорехами в джинсовом прикиде собеседнице о предпринятой накануне поездке в соседний Петрич. Речь, насколько понял Глеб, шла о том, что, возвращаясь рано утром на попутной машине, рассказчица опять, как обычно, обнаружила на въезде в родной Рупите перегородивший дорогу шлагбаум с «кирпичом» и рядом – обшарпанный микроавтобус с югославскими номерами и кучку унылых, невыспавшихся людей, которым в этот ранний час уже сообщили, что на прием они сегодня не попадут. Однако они, бедняги, продолжали ждать, надеясь на чудо…
Глеба этот рассказ не удивил. Он своими глазами видел заставу на шоссе, шлагбаум и даже видавший виды «фольксваген», о котором говорила женщина, поскольку тоже прибыл в селение рано утром. Правда, описанную картину он наблюдал со склона придорожного холма, сквозь зыбкую завесу виноградных лоз, через которые продирался в обход блюстителей покоя знаменитой прорицательницы. Все эти местные сложности касались его лишь постольку, поскольку могли облегчить или осложнить поставленную перед ним задачу.
На территории бывшего Союза группу Графа удалось проследить лишь до аэропорта, откуда сам отставной майор и его ближайший помощник со странным и зловещим прозвищем Гроб с интервалом в четыре часа вылетели в Софию. Чуть позже удалось выяснить, что бывший сотрудник лаборатории по кличке Трубач отправился в том же направлении поездом, а его коллега Шкипер поехал эконом-классом, заняв место в туристическом автобусе. Куда они держат путь, оставалось только гадать; конечным пунктом их назначения могла стать любая точка на карте полушарий. Но тот факт, что для начала все они купили билеты в Болгарию, немного обнадеживал: если бы покупатель ждал их в Германии или Италии, такой стреляный воробей, как Граф, наверное, позаботился бы о том, чтобы выбрать для членов своей группы более разнообразные маршруты.