Первое грехопадение
Шрифт:
– Думала, ты не придёшь, - тихо сказала она.
Словно невидимая рука сдавил мне горло, и я, запинаясь, едва слышно выдавил:
– Вот... пришёл.
– Мы, наверное, больше не увидимся, - ей, как и мне, с трудом давались слова.
– Жалко, что у нас всё так получилось. Надя сказала, что ты с ней... ну...просто так, из жалости. Может, я дура - не знаю... Но я не смогла по-другому. Прости.
– Это ты меня прости, - я тупо смотрел в землю, а в глаза - точно песком сыпанули.
– Галя! Ты где?
– от машины донёсся голос её матери.
– Уже пора, скоро поедем.
Я
– Это твоя книга. Есенин. Говорят, подарки назад не берут.
– Спасибо. А у меня... ничего нет.
– Есть, - она как-то вымученно улыбнулась.
– Это я вырезала твоё стихотворение.
Её позвали ещё раз. Мне показалось, что она хотела сказать что-то ещё, но после недолгого колебания быстро отвернулась и побежала на зов матери. На полпути Галка всё же оглянулась и крикнула:
– Прощай, Коля!..
Много позже я узнал, что их семья, вместе с другими такими же семьями, в конце войны была сослана из Западной Украины в Сибирь и прожила в нашем леспромхозе больше десяти лет. И в тот памятный для меня день они возвращались к себе на родину - домой.
Через неделю и я поехал в город поступать в ремесленное училище. Мы с мамой договорились, что как только поступлю, сразу вернусь домой, чтобы до сентября успеть управиться с дровами и сеном.
Из нашего класса этим утром нас уезжало шестеро и среди них были Генка Тимохин и Надя Шкурихина. Генка решил поступать в речное училище. Он всегда грезил кораблями и морем. "Обь, конечно, не море, - сказал он, - но воды в ней много, и форма в училище почти моряцкая". Надя ехала к своей тётке в районный центр, будет там учиться на медсестру. Какое-то время ей с нами было по пути.
К железнодорожной ветке, соединяющей Пихтовку с главной магистралью, мы выехали из посёлка на открытом грузовике рано утром. Ребята много шутили и смеялись, опьянённые свободой и волнующей до холодка в груди неизвестностью..
На небольшой станции, насчитывающей десятка три домов (сюда из нашего посёлка подвозили лес и грузили на платформы), примерно через час сели в один из трёх пассажирских вагонов, прицепленных к грузовому составу. Вагон был старый, можно сказать, древний, с потемневшей от времени фанерной обшивкой и деревянными полками, до блеска отполированными сотнями тел за многие годы. Закопчённые паровозным дымом стёкла слабо пропускали свет. Из-за перекоса окна не открывались, в вагоне было душно, пахло карболкой и самосадом. Я повесил небольшую котомку со сменой белья и нехитрым обедом на крючок и вышел в тамбур.
Дверь вагона оказалась незапертой, я открыл её и сел на ступеньку. Поезд тащился так медленно, что можно было спрыгнуть на землю, прогуляться вдоль насыпи и влезть обратно. Железнодорожная колея, проложенная через болота, во многих местах просела, и вагон мотало из стороны в сторону. Смотреть особенно было не на что, но и валяться на полке не хотелось; перед глазами неторопливо уплывали назад берёзовые и осиновые колки, На душе было немного смутно и тревожно: впервые в жизни я оторвался от дома. Мама с Зиной вчера весь вечер наставляли меня, как и что делать в городе, на какой трамвай
В тамбур вышла Надя и, подстелив газету, присела рядом. На ней было новое цветастое платье с короткими рукавчиками и пояском, а на ногах - белые носочки и новенькие коричневые туфли. В этом наряде она выглядела по-настоящему взрослой и очень даже симпатичной. Вагон раскачивало так, что наши плечи постоянно сталкивались.
– Душно в вагоне, - сказала Надя.
– Поднялись-то рано, ребята спать завалились, а мне не хочется. Коля, а ты на кого хочешь учиться?
– Пока не знаю. Училищ в городе много, выберу что-нибудь.
– Вот и разъезжаемся все... Грустно как-то. Может, и не увидимся больше.
– Может, и не увидимся. Только кто знает...
– А ты рад, что уезжаешь?
– Я ещё вернусь недели через две.
– А я - насовсем. Что там делать?..
Опять замолчали, и под скрип старого вагона и ленивый перестук колёс лумали, каждый о своём. Надя права: в посёлке нам делать нечего. На лесосеку? Только кто нас там ждёт - желторотых? Да и вырубки заканчиваются. Год-полтора и самого посёлка не будет. Надя наклонилась и, повернув ко мне зардевшееся лицо, спросила:
– Ты всё ещё тоскуешь по ней, да?
– Надя, хватит об этом.
– Мне интересно... Что ты в ней нашёл? Худющая, конопатая...
"Ты забыла назвать, - подумал я, - бездонные глаза с зелёными искрами, пушистые ресницы, улыбку, которая освещала не только её лицо, но и всё вокруг. И ещё многое- многое другое...". Но я не стал ей ничего говорить. Зачем? Пусть всё это навсегда останется при мне.
– А знаешь, Коль, - опять начала она, - я даже расплакалась, когда вы прощались. Честное слово! Это же из-за меня... Мне было жалко и её, и тебя... Да и себя тоже.
Я посмотрел на неё: нервно теребя поясок платья, она смотрела уже не на меня, а куда-то далеко-далеко. Что она там видела: безвозвратно ушедшее детство?
– Ты, Надя, хорошая девчонка, - сказал я.
– Очень хорошая.
– Толку-то... О!
– она вдруг оживилась.
– А я узнала, кто Гале рассказал о нас. Это Зойка, сама призналась. Ты ведь знаешь, какая она сплетница! Ей, видите ли, больно стало смотреть, как я страдаю... Взяла и рассказала ей. Щиру-то она с первого дня невзлюбила. А подсмотрела, когда я в тот вечер от ребят к тебе пошла.
– Чего уж теперь... Только тебе, Надя, я сразу поверил.
– Спасибо.
И мне опять стало жаль её. Почти как в тот раз.
– Надь, там под берёзами... я тебе, наверное, больно сделал, да? Извини, если что...
Она в недоумении уставилась на меня, а потом уткнулась лицом в колени и тихо засмеялась.
– Ох, и глупый же ты, Колька!
– сквозь смех сказала она.
– Какой ты глупый! Неужели ты думаешь, что только вам - мальчишкам - это приятно?
– она повернулась ко мне, протянула руку и взъерошила мои волосы.
– Эх, ты - ухажёр!