Первое грехопадение
Шрифт:
– Кольк! А, Кольк!
– услышал я голос Надьки Шкурихиной. Надька шла по другой стороне дороги, подгоняя берёзовой веткой корову с телёнком. Жила она неподалёку и вот-вот должна была свернуть в свой проулок.
– Чего тебе?
– не слишком дружелюбно отозвался я, ещё не забыв, как несколько минут назад она вогнала меня в краску своей непонятной улыбкой.
– Кольк, спроси у матери: не сошьёт она мне платье?
– Какое ещё платье?
– А такое, как у Гальки Щиры.
Стоило ей произнести это имя, как меня сразу бросило в жар. "Вот зараза! Неужели догадалась?" - мелькнуло в голове. А Надька хихикнула, блеснула мелкими зубами и, не дожидаясь ответа, поспешила за своей скотиной в проулок.
Галка Щира...
Я хорошо запомнил тот день, когда она и её семья появились
В конце прошлого августа на несколько дней зарядили дожди. Мама и я были дома, когда за окном несколько раз длинно просигналила машина. Мама протёрла ладонью запотевшее стекло, посмотрела на улицу и сказала:
– Шофёр там рукой маячит. Поди узнай, что ему надо?
Я сунул ноги в сапоги, стоявшие у порога, и вышел на улицу. Моросил мелкий надоедливый дождь, низкие серые тучи, без единого просвета, обложили небо до самого горизонта. Напротив дома стоял обляпанный грязью бортовой "газик" с цепями на задних скатах - без цепей на наших дорогах в такую погоду делать нечего. Шофёр, стоя одной ногой на подножке, махнул рукой подойти поближе. Мне он не был знаком - своих я знал всех наперечёт, и машина не наша. Кузов её был заставлен какими-то вещами, прикрытыми намокшим брезентом; в одном месте из-под брезента высовывались ножки стола. Опираясь руками на передний борт, в кузове стоял мужчина в мокром дождевике с островерхим башлыком на голове, лица его я не разглядел. "Новосёлы, что ли?" - удивился я.
Выйдя за ограду, я сделал попытку перескочить кювет, но поскользнулся и упал на колено, погрузив обе руки в густую жирную грязь. Из открытого окна кабины тут же раздался заливистый смех, и выглянуло девчоночье лицо. "Смешно им!" - с досадой подумал я, поднимаясь и стряхивая грязь с ладоней. Рядом с девчонкой я успел разглядеть незнакомую женщину.
– Эй, парень!
– в голосе шофёра мне тоже послышалась насмешка.
– Где ваша контора? Куда сворачивать?
– Езжайте дальше!
– разозлившись, крикнул я.
– За поворотом контора.
Девчонка из кабины с любопытством разглядывала меня и улыбалась во весь рот.
Позднее я узнал, что из Пихтовки, где находилась главная контора леспромхоза, к нам прибыл новый механик, а механик, он же и завгар, считался в посёлке вторым лицом после начальника участка.
И каково же было моё изумление, когда первого сентября я увидел в нашем классе ту самую девчонку, которая из кабины "газика" смеялась над моим неуклюжим падением.
Её звали Галя Щира..
Интересная девчонка. Особенно примечательными были её глаза - большие, тёмно-серые, в которых то и дело вспыхивали озорные зелёные искорки. А на смуглом живом лице - вдруг неожиданная россыпь ярких конопушек. Быстрый говорок её с мягким, едва уловимым, украинским акцентом был непривычен для здешних мест, казался немного забавным, но, в то же время, привлекательным.
Не прошло недели, как она быстро со всеми сдружилась. Даже девчонки, всегда ревниво относящиеся к новеньким (так уж устроены эти девчонки), безоговорочно приняли Галку в свой круг. О мальчишках и говорить не стоит: многим, и не только из нашего класса, тут же захотелось дружить с ней, быть ближе к ней, и, вскоре, для большинства ребят Галка стала "своим пацаном". Со мной же творилось что-то непонятное. В первый день знакомства с классом она подошла ко мне и сказала: "А тебя я уже видела. Это ты упал передо мной на колени?". Никто ничего не понял, но все дружно рассмеялись, и это сильно задело меня. Вот вруша, я всего-то на одно колено упал, да и то случайно. Я смерил её презрительным взглядом и с вызовом ответил "Тоже мне, принцесса нашлась! Не хватало ещё перед тобой на колени падать". И этой пустяковой, на первый взгляд, стычки оказалось достаточно, чтобы между нами пробежала кошка. Теперь на любое обращение ко мне я отвечал ей либо грубостью, либо отворачивался, делая вид, что не слышу. "Бука какой-то!", - сказала она как-то девчонкам, кивая в мою сторону, и больше не делала попыток со мной заговорить.
"Букой" я себя не считал и в кругу своих сверстников был не из последних. А что касалось игр в войну, а они у нас стояли на первом месте в ряду прочих игр, мне и вовсе не находилось равных.
Генка Тимохин, один из моих близких друзей, с которым жили по соседству и вместе ходили в школу и из школы, как-то сказал мне: "Колька, что ты с ней всю дорогу цапаешься? Нормальная девчонка. Других чуть заденешь - они в слёзы, мамке жаловаться бегут. А эта сама сдачи даст". "Пусть не задаётся", - сказал я, хотя и понимал, что неправ. Уж кого-кого, а Галку вряд ли можно было считать задавакой. Пока стояли тёплые осенние дни, она вместе с нами играла в лапту, в городки, и даже в такие игры, на которые не каждый мальчишка отважится. "Тарзанить", например. Посмотрев трофейный фильм "Тарзан", мы привязывали к макушкам берёз верёвки и, раскачиваясь как можно сильнее, с дикими воплями перелетали с одного дерева на другое, рискуя ободраться о сучья или того хуже - грохнуться на землю. Галка и тут не отставала. Посмотришь на неё, одетую в лёгкую курточку, в чёрные сатиновые шаровары с резинками у щиколоток (косы она прятала под вязаной шапочкой), - от пацана не отличишь. А в школе на уроке могла неожиданно встать и заявить: "Мария Гавриловна, я вчера пробегала и не успела ваш урок выучить. Вы меня сегодня не спрашивайте, а завтра я вам обязательно отвечу". Учителя только руками разводили.
Генка, конечно, прав, но я уже ничего не мог с собой поделать - закусил, как говорится, удила. Ко всему прочему, ещё одно немаловажное обстоятельство удерживало меня от неё на расстоянии. Жили мы в те годы, мягко говоря, бедно. Девчонок мама ещё могла как-то приодеть - девчонки всё-таки! А мальчишке всего-то и надо - штаны да рубаха. Так что, по сравнению с Галкой - чистенькой, ухоженной, в наглаженном платье и фартучке, с шёлковым алым галстуком на шее - я выглядел настоящим оборванцем. Стираные и перестиранные брюки с пузырями на коленях, рубашка, заштопанная на локтях, подшитые и растоптанные валенки или старенькие ботинки, доставшиеся от сестёр, - вот и весь мой повседневный наряд. И моя дерзость и даже грубость были своего рода защитной бронёй от предполагаемых насмешек.
Шли дни... С Серёжкой мы сидели за последней партой, а Галка - парты на три впереди по другому ряду. И вот однажды, уже после первой четверти, я поймал себя на том, что слишком часто смотрю в её сторону. Стоило мне оторвать взгляд от книжки или тетрадки, как перед глазами оказывалась её аккуратная головка с ровным пробором, смуглая бархатистая щёчка, маленькое аккуратное ухо с проколотой под серёжку мочкой. Эту алую, пронизанную солнечным светом мочку, мне иногда - до зуда в пальцах - хотелось потрогать. Потом я стал загадывать, какого цвета ленточки она вплетёт в косы на следующий день. Их она меняла часто, и я был рад, если угадывал.
Однажды, уже зимой, я не увидел её за партой на первом уроке и подумал, что она опоздала, но она не появилась и на втором. В конце занятий выяснилось, что Галка простудилась и заболела. Её не было в школе всю неделю, и вся эта неделя показалась мне необычайно длинной и скучной. Ребята ходили её проведать, звали меня, но я, всё ещё верный своим дурацким принципам, отказался.
Но вот она появилась в классе, и всё, что окружало меня, неожиданно засияло новыми радостными красками. Хотя, в сущности, ничто не изменилось: та же истёртая до серых проплешин классная доска, те же скрипучие, облитые чернилами парты, замёрзшие, слабо пропускающие уличный свет окна. И я внезапно услышал, как в груди моей часто-часто затукало сердце, а жаркая кровь прилила к щекам. Мои губы непроизвольно, сами собой, вдруг растянулись в глупой улыбке. Я уткнулся головой в парту, чтобы никто не увидел моего лица, и никто не услышал стук моего сердца. Однако Серёжка толкнул меня локтем в бок и спросил: