Первое грехопадение
Шрифт:
Видя, каким азартом горят её глаза, я согласно кивнул, хотя до конца не понимал, что же из этого может получиться?
На улице заметно стемнело, и в библиотеку потихоньку вползал сумрак, вначале затеняя собою углы, а потом и всю комнату. Мы быстренько разобрались с последними книгами и стали собираться домой. Я напомнил Галке, что надо бы поискать "Кавалера Золотой Звезды" для её матери.
– А она у нас есть, - не моргнув глазом, сказала она.
– Правда, в "Роман-газете".
– И увидев недоумение, написанное на моём лице, легонько щёлкнула меня в лоб: - Какой же ты, Колька, недогадливый!
По дороге домой мы договорились, что письма будем передавать в книжках или тетрадках, но так, чтобы никто ничего не заметил. Всё это походило на игру - до конца неясную, но таинственную
Не дойдя до конторы, где, в отведённых начальству квартирах, жила Галка, мы попрощались. Я смотрел ей вслед и любовался тем, как она, ловко перепрыгивая через лужи, бежала к двери. Открыв её, она оглянулась и помахала мне рукой.
Опять заморосил дождь, но я не замечал его. Меня переполняли чувства, от которых кружилась голова, а тело сделалось лёгким, почти невесомым. Казалось, стоит взмахнуть руками и я полечу - полечу высоко, выше серых неприветливых туч до самого чистого неба. Счастливый и взволнованный, я шёл, не замечая луж, и набрал полные ботинки. Увидев меня, мама всплеснула руками:
– Где тебя так угораздило! Всю грязь собрал. А ну, марш к печке!
Я ничего ей не ответил и только виновато улыбался.
Подменяя Зину, мне часто приходилось разносить письма, но сам не получал ни разу. Да и от кого - кто бы мне писал? Каким же будет моё первое в жизни письмо? Я был уверен, что Галка непременно напишет его сегодня, оставалось только дождаться завтрашнего дня.
Однако на другой день в школе Галка вела себя так, будто вчера между нами ничего не произошло: она ни разу не взглянула в мою сторону, и во мне зашевелилось сомнение - не посмеялась ли она надо мной? Но на последней перемене Галка подошла к моей парте и со словами: "Не разбрасывай тетрадки", - кинула свою тетрадь мне на колени. Я успел заметить в её глазах знакомые искорки и поспешил засунуть тетрадь в сумку. Так началась наша переписка.
Какие бы чувства мы не испытывали в те дни друг к другу, мы никогда не смогли бы высказать их вслух, а на простом тетрадном листке сделать это оказалось куда как проще. И уже из первого письма я узнал о том, о чём бы никогда в жизни не догадался. Оказывается, Галка давно обратила на меня внимание, и случилось это в самом начале учебного года, когда Валентина Ивановна прочитала классу моё домашнее изложение. За неделю до этого Валентина Ивановна принесла на урок вырезанную из "Огонька" иллюстрацию картины Васнецова "Алёнушка", приколола кнопками к доске и предложила нам своими словами, кто как сумеет, рассказать о том, что же привело Алёнушку к озеру и о чём она грустит. Почти все в классе, с незначительными изменениями, пересказали всем известную сказку, и только моё изложение не оставило от сказки камня на камне. Зацикленный на войне и подвигах, я перенёс своих героев за линию фронта в оккупированную немцами деревушку. Брат с сестрой были связаны с партизанами и передавали им нужные сведенья. Но предатель-полицай выследил Ваню, и фашисты, поймав его, долго пытали. Мальчишка не сказал ни слова, и наутро его должны были повесить. Убитая горем, Алёнушка тайком выбралась из деревни и побежала на поиски партизан. Но заблудилась, вышла к незнакомому озеру и в глубокой печали присела отдохнуть на берегу. Здесь её обнаружили партизаны-разведчики, проводили к командиру, и тот принял решение захватить деревню и выручить брата. Немцев всех перебили, предателя расстреляли, а брат был спасён.
Валентина Ивановна похвалила меня за необычное раскрытие темы, посоветовала брать с меня пример и больше давать воли своим фантазиям. Она не в первый раз отмечала мои изложения, все давно привыкли к этому, но на Галку мой успех, видно, произвел впечатление. Только откуда мне было знать?
В том же письме Галка писала, что ей уже тогда хотелось со мной подружиться, она сама много читала, а поговорить о прочитанном, как ей казалось, было не с кем. Однако моя непонятная грубость, почти откровенная враждебность - останавливали её. Но в тот памятный зимний вечер на дороге она увидела в моих глазах нечто такое, о чём любой девчонке не трудно было догадаться. Хотела даже сама сделать первый шаг, но так и не решалась, надеясь, что сделаю его всё-таки я.
На её откровенность я ответил той же откровенностью и в
А в школе, да и на улице, мы по-прежнему обходили друг друга стороной, почти не разговаривали и лишь изредка перекидывались короткими взглядами, полными значительности и таинственности.
Первые письма были длинными, но постепенно уменьшались, занимая полстраницы, превращаясь в обычные записки, да и те писались не каждый день. Так бывает во время грозы: отгремит гром, отсверкают молнии, утихнет ливень, и вместо бурных потоков потекут слабые, медленные ручейки. Иссякали слова, но не иссякало моё чувство - оно крепло с каждым днём. Мне очень хотелось везде быть рядом с ней, говорить о разных пустяках, балагурить на переменах, как это делали другие мальчишки и девчонки в школе и во время игр. Я видел, что и ей этого хочется, но её непонятное и странное желание хранить нашу дружбу в тайне сдерживало нас.
Однажды она написала: "Коля, а я, оказывается, ревнивая - вот не думала. Вчера ты объяснял Надьке задачку по алгебре, так она к тебе чуть ли не на колени села. Знаешь, ещё немного и я запустила бы в неё чернильницей. Это плохо, да?". Я читал записку на перемене, спрятав под парту, и видел, что Галка исподтишка наблюдает за мной. Встретившись с ней взглядом, я повертел пальцем у виска. В ответ она скорчила виноватую гримасу и развела руками: вот, мол, я такая и есть.
Приближались каникулы, и мы с воодушевлением начали строить планы на лето. Я пообещал привести её на свою заветную клубничную поляну рядом с нашим покосом, где можно было завалиться в траву и срывать спелые душистые ягоды прямо губами. Ещё мы планировали вместе с ребятами сходить на речку, обязательно с ночёвкой, порыбачить, понырять с мота, вдоволь накупаться, а ночью, у жаркого костра, когда за его пределами не видно ни зги, с замиранием сердца слушать жуткие истории. Да мало ли чем можно заняться летом!
Однако планам нашим не суждено было сбыться. Едва закончились экзамены за шестой класс, как мать увезла Галку на всё лето к тётке в Пихтовку. Галка только и успела, что сообщить мне день отъезда. Когда я пришёл проводить её, хотя бы издали, она уже садилась в кабину лесовоза. На ней было то самое платье, которое сшила мама - голубенькое в белый горошек.
...За воспоминаниями я едва не просмотрел Дуську: она была уже готова пройти мимо тропинки к нашему дому, но я успел вовремя повернуть её хворостиной. У разобранного прясла нас поджидала мама. Ласково похлопывая Дуську по крутому боку, она провела её в денник, а я вставил жерди на место и прошёл в дом. Там у старенького мутного зеркала с чёрными разводами по краям, готовясь к вечёрке, прихорашивались Зина и Тоня. В ярких ситцевых платьях, сшитых мамой по последней моде, они выглядели просто здорово, и я залюбовался ими. Примерно одного роста, круглолицые, они сильно походили друг на друга; только у Тони волосы немного светлее и в больших серых глазах поменьше бойкости - они у неё с грустинкой.
– Зина, - сказал я с порога, - а я Ромку видел.
– Ну и что?
– припудривая комочком ваты курносый носик, не оборачиваясь, спросила Зина.
– Сказал, что на вечёрку не успеет. Он в рейс пошёл.
– Обойдусь без него. Подумаешь, потеря!
– Ой, Зинка, довертишься!
– Тоня плечом оттеснила сестру от зеркала и пригрозила: - Завтра Ромке всё расскажу.
– Попробуй только!
– Зина в свою очередь оттолкнула Тоню. Смеясь и подшучивая друг над дружкой, они ещё несколько минут толкались у зеркала, а потом выскочили на улицу, едва не сбив меня с ног.
– Долго не хороводьте там!
– услышал я со двора строгий мамин голос.
– Завтра рано вставать.
В тёплые летние дни в доме и сенях двери не закрывались, а от вездесущих комаров и нахальных мух до самого пола свешивались занавески. Через некоторое время я услышал, как по цинковому подойнику со звоном, ровно и часто, ударили струи молока: мама принялась доить Дуську. Чудесная музыка!
Утром встали рано, но на покос особо не торопились, и, когда вышли, солнце уже пригревало.