Первомост
Шрифт:
Теперь нужно сказать, почему Маркерий выбрал именно это время для возвращения в Мостище. Откладывать больше не мог, потому что приближались монголо-татары. Тогда почему же мешкал так долго? Быть может, потому, что дорога домой всегда далека? А еще: жизнь научила его быть осторожным, начиная от случая в плавнях со Стрижаком и Немым, затем потопленный в крови Козельск, а далее дьявольские намерения Кирика, - уже и этого достаточно было для чуткой молодой души, чтобы перед решительным поступком старательно собрать силы и звать на помощь всю осторожность, какая только может быть на свете.
Хотя, если судить по поведению Маркерия на мосту, об осторожности он заботился мало. Точно так же, как здесь, в Мостище, бросившись сразу на отцовский двор, а там - совершенно бессмысленно - пытаясь прорваться на воеводский двор.
По этим его безрассудным, в сущности, чуть ли не сумасбродным поступкам можно было бы судить и о намерениях Маркерия. Он прибыл в Мостище, опасаясь, чтобы ордынцы не опередили его, хотел, видимо, забрать с собой отца и мать, хотел позвать и маленькую Светляну, которая - разумом это мог постичь - за эти годы, ясное дело, должна была бы вырасти точно так же, как и он, но для него оставалась все такой же маленькой светловолосой девочкой, которую он спасал когда-то от безмолвности, а теперь должен бы спасти от самого ужасного, потому что нет ничего страшнее смерти маленьких детей.
Это намерение Маркерия открылось тогда, когда он неистово стучал в ворота воеводского двора. Когда же его привел в чувство насмешливый окрик из-за ворот, он насупленно пошел с воеводского холма и долго слонялся вокруг пепелища отцовского подворья, быть может и проклиная в душе свою неосмотрительность, но не жалел ни капельки, что променял свою хищную независимость на новую мостищанскую неволю, ибо хотя и была эта неволя на этот раз еще тягостнее и печальнее, чем первая, зато хорошо ведал, как из нее вырваться, главное же - имел для этого силу и умение.
В холодном предрассветном тумане пробрался Маркерий в домик своей тетки Первицы и застучал в дверь не очень громко, но все же так, чтобы проснулись спящие. Времена были не для сладких снов, люди спали сторожко, стук Маркерия сразу был услышан, и тетка подбежала к двери, спросила:
– Кто?
– Маркерий, - последовал ответ.
– Маркерий? Бог мой! Ты жив?
– Как видите!
Дверь открылась, и Маркерий очутился в объятиях тетки, тетка была мягкая, теплая, от нее пахло сушеными травами душистыми, своей беспомощной растерянностью она напоминала парню его мать.
– Бог мой, - бормотала тетка Первица, - Маркерий... живой... Да ты уже колешься... Бороду и усы имеешь...
– Да шьо ты там держишь хлопца в дверях!
– послышался из боковушки голос пастуха.
– У меня ноги замерзли от сквозняка.
Только после этого тетка опомнилась, быстро закрыла дверь, повела Маркерия в темноту, где было сухо, тепло, еще больше пахло травами, в которых так здорово разбирался пастух, собирая их в течение всего лета и принося сюда, чтобы потом, когда пойдут снега, вспоминать плавни, и теплый ветер, и солнце, и тихие поляны в пущах, где он пас свое стадо.
– Ты, сынок?
– из темноты спрашивал дядька Шьо.
– Я, - ответил Маркерий хрипло, что-то застряло у него в горле, словно бы даже слезы, что ли, а слез он стыдился всю жизнь, нынче же они и вовсе были неуместными.
– Как же ты?
– А наши где?
– спросил Маркерий.
– Отец, мать, что с ними?
– Да шьо!
– вздохнул пастух.
– Разве не знаешь Воеводы. Мы уже и о тебе... Хоть жив, вишь...
– Может, свет зажечь?
– засуетилась тетка Первица.
– Сиди, - велел Шьо, - шьо там тебе освещать...
И именно тогда кто-то тихо стукнул в дверь.
– Ну, - тихо ругнулся пастух, - увидели!
В дверь постучали снова. Тихо, но настойчиво.
– Шьо там?
– крикнул с напускным гневом пастух.
– Откройте, ради бога, - донеслось со двора.
– Первица, сестра, отвори!.. О бо... Первослава тут... Сестра твоя... О бо...
– Шьо!
– вздрогнул пастух.
– Первица, у тебя еще сестра есть? Какая-то Первослава? Бога вспоминает?
За насмешливым тоном он, видно, хотел скрыть свою растерянность. Потому что Первослава могла привести Воеводиных людей... Или же если не она привела, ее привели? Может, выслеживали Маркерия, покуда не закрылась за ним дверь?
– Сынок, - зашептал пастух, обращаясь к Маркерию, - давай - наверх. Раздвинешь снопики камыша, проберешься сквозь солому и прыгай с той стороны, а там - в пущу.
– Да у меня топор есть, - беззаботно промолвил Маркерий, - вы не бойтесь.
Первица тем временем пошла к двери, начала расспрашивать сестру, есть ли кто-нибудь с нею.
– Одна я, одна, - горячо заверила ее Первослава, - открывай, сестра, скорее! О бо...
– А ну отвори, - велел пастух, который тоже прислушался к тому, что там во дворе, но ничего подозрительного не услышал.
Грузная Первослава тяжело вкатилась в боковушку и, как ни темно там было, сразу же заметила Маркерия, всплеснула руками:
– Да неужели Марке...
Голос ее прерывался от торопливости, она никак не могла перевести дыхание и от этого искажала слова.
– Ну он, ну так шьо?
– сказал пастух.
– О горе мое! Мытник всю ночь не спал, думал, не Маркерия ли он пропустил через мост. А затем встал, надел порты, да и говорит: "Маркерий это был". И пошел к Воеводе, чтобы сказать. А я - сюда. Род ведь наш. Горе мое, нужно беречь род. Потому как погибнет все. Все погибнем. О боже!
– И так от орды погибнем, - мрачно произнес Маркерий, а пастух не удержался, чтобы не кольнуть Первославу:
– Шьо? Род вспомнила? А не поздно ли? Променяла ты свой род на воеводские харчи жирные? Сестру променяла.
– Помолчи!
– сурово прервала его жена.
– Нужно что-нибудь с Маркерием вот, а ты... Спрятаться тебе нужно, Маркерий.
– Не буду прятаться, - сердито промолвил юноша.
– Не для того я сюда добирался.
– Мытник скажет Воеводе, - растерянно зашептала Первослава. Она все еще не могла отдышаться, с трудом выталкивала из себя слова.
– Придут... прибегут... сюда... потому как некуда больше... где же и искать...