Первомост
Шрифт:
– Не пугайся. Маркерий. Узнал?
– Маркерий? Сгинь! Исчезни! А то...
– А то ударишь меня в спину?
– засмеялся Маркерий.
– Еван, послушай-ка меня...
Он взял своего товарища за локоть, повел дальше от дома, и у того не было силы вырваться, он покорно пошел за Маркерием.
– Или нет, - вдруг остановился Маркерий.
– Пойди сначала оденься. Так не годится...
И снова не решился Еван возражать - такая сила была в голосе Маркерия, а еще стояло за ним что-то непостижимое. Какая-то уверенность. Мостищане же все эти дни жили сплошь в тревоге, поэтому уверенность действовала сильнее всего.
Дальше они пошли вдвоем. Колотушка в руках у Маркерия была как бы подтверждением власти над сонным Мостищем, сила тоже была теперь за ними, потому что двое - это уже сила.
Вызвали они из дому и Конского Дядьку, а потом - пастуха Шьо, а тот позвал двух своих подпасков, а там еще присоединился к ним дед Ионя, тот готов был позвать и свою бабу, которой надоело чистить рыбу для Воеводы, но пастух, пугливо оглядываясь по сторонам, не слышит ли Первица, заявил, что не бабского ума дело, за которое они должны взяться, поэтому ограничились в эту ночь только мужчинами, до рассвета к ним присоединилось много мостищан беднейших и обиженных, из углов, отдаленных от Реки, из хижин самых бедных, потому что не станешь же ты подговаривать против Воеводы Мытника, его вернейших охранников, или корчмаря Штима с его прислужниками, или еще кого-нибудь там!
Так они бродили между темнотой и звездами, между пылающими кострами, разведенными беженцами, и Рекой, они жили здесь между водой и целым светом, жили их отцы и деды, жили, наверное, вечно, и все, казалось, идет как следует, они не желали никаких изменений, даже боялись их, по правде говоря. Воевода боялся перемен, чтобы не утратить власти, мостищане же боялись, потому что каждая перемена для бедного человека несет горе. Вот так и получалось, что обе стороны довольствовались неизменностью положения, извечным порядком, заведенным Воеводой, поддерживаемым мостищанами, ибо порядок устанавливает один, а сохраняют его - многие. Когда-то у их прадедов были храбрые и отчаянные боги, люди тогда тоже были, наверное, отважные и решительные. Новый бог требовал покорности, его святой Николай-чудотворец тоже признавал лишь покорные молитвы и просьбы и, если верить Стрижаку, приходил на помощь лишь тем, кто умоляет.
Потому-то, когда прозвучали слова Маркерия о том, что нужно сжечь мост, даже беднейшие, которым нечего было терять, вздрогнули, даже пастух смолчал и не воскликнул своего пренебрежительного "шьо там мост!", а кто-то более осторожный спросил, не лучше ли попытаться найти согласие с Воеводой.
– Согласие?
– возмутился Маркерий.
– Какое же? Разве не ясно, что он хочет уберечь мост для Батыева войска?
– Может, оборонять хочет? Для того и укрепление делаем, и запасы запасаем, - сказал из темноты тот же самый человек.
– А вчера начали уже насыпать валы на киевской стороне, - напомнил Маркерий.
– Это от кого же защищаемся? От киевлян? От своих? Дождаться, чтобы ордынцы перескочили через мост в Киев, - не вечный ли позор для нас будет?
– А может, пускай Воевода вече созовет?
– сказал дед Ионя.
– В Киеве часто вече созывают. Там всяк может свое прокричать.
– Был я в Киеве, когда тысяцкий Дмитрий созывал вече, - сказал Маркерий.
– Обращался Дмитрий к киевлянам с такими словами: "Сплотимся же, братья и дети, сплотимся и пойдем на предстоящий нам подвиг. Прольем кровь нашу, смертью жизнь искупим, и члены тел наших отдадим, не щадя, на посечение за благочестие и землю нашу, и да смилостивится бог над потомками нашими и не уничтожит род и землю нашу до конца". Вот так говорил тысяцкий Дмитрий киевлянам. Кто-нибудь из вас слыхал ли когда-нибудь подобные слова от Воеводы? Или какие-нибудь другие слова слыхали от него? И можно ли уговорить Мостовика? Легче уговорить всех мостищан, да и еще столько же люду, чем нашего Воеводу.
– Говорят, послал Мостовик Стрижака и Шморгайлика навстречу Батыю, сказал дед Ионя.
– Слух есть, будто хочет передать мост Батыю. Вот так и сказать Воеводе: знаем, мол, все и не допустим до такой подлости...
– А как не допустишь?
– засмеялся Маркерий.
– Сядешь на мосту и будешь кричать: "Мое! Не отдам никому!"? Бился когда-то я с насильниками в Козельске - знаю. Жечь нужно мост, а самим уходить в леса!
– У тебя все сожжено, потому тебе и легко так говорить, - произнес кто-то из толпы, - да и как сожжешь мост? Это тебе ведь не сноп соломы! Берегут мост днем и ночью.
– А кто стережет?
– спросил пастух.
– Мы же и стережем.
– Воеводские холуи всюду стоят, так за руку и схватят. Немой слоняется по мосту днем и ночью. Куда там!
– снова мрачно предостерег тот же самый голос.
– Кто отважился на какое-нибудь дело, для того нет невозможного. Завтра поговорим и с Немым, - как о давно решенном деле спокойно сказал Маркерий.
– Кто же с этим чертом сговориться может?
– спросил кто-то недоверчиво.
– Я, - сказал Маркерий, - а не я - дед Ионя.
– Да мне лучше с водяным, - закряхтел дед Ионя.
– Потому как к Немому - никакого доступа! Он и дышит, к примеру, ноздрей Воеводы. Такое стерво вреднющее.
– Тогда я, - решил Маркерий.
– С ордынцами когда-то вел переговоры, а с Немым как-нибудь уж...
– А с ордынцами как же?
– не удержался дед Ионя.
– Топором - по ребрам. А еще они очень боятся, когда щиплешь.
– Щиплешь?
– Ну да. Однако хватит об этом. Позову вас колотушкой.
Они разошлись все сразу, пастух пошел с Маркерием, шептал осуждающе:
– Шьо ты им о щипании? Они подумают, шьо ордынцы так себе. Никто и не возьмется жечь мост.
– А он и сам сгорит, - засмеялся Маркерий, - лишь бы только мостищане привыкли к мысли, что его уже нет, что можно без него. Да и вам, дядя, нужно привыкнуть. Жаль ведь, правда?
– Да шьо мне этот мост? Скотину порезал Воевода, и то я не плакал, а мост... Пропади он пропадом, чем чужинцу поганому отдавать! Пойдешь к нам?
– Нет, исчезну на день из Мостища. До вечера, дядя.
– Берегись, сынок!..
Предрассветный туман скрыл Маркерия.
Быть может, эти осенние туманы помогут спустя некоторое время и самому Батыю, потому что и его войско наползало на Киев, как густой безбрежный туман, а пока насылала Река туманы на Мостище как бы для того, чтобы стали они союзниками Маркерия и людей, близких ему.
А кто же здесь был для него ближе, чем Светляна?
Светляна так же укуталась в туман, как Маркерий при переходе через мост. На рассвете вывела она из конюшни белого коня Воеводихи, легко вскочила на него, поехала к воротам, направляясь безбоязненно на привратных охранников, была в одежде, подаренной ей половчанкой, закутанная до самых глаз в паволоки, украшенные легким дорогим мехом, тонкая и гибкая, - Воеводиха, да и только!