Первые дерзания
Шрифт:
Чердаков начал рыться в кармане, а затем молча протянул Шурику завернутый в бумагу кусочек булки.
– Чтобы не подавиться, надо всегда с товарищем поделиться, - произнес он, когда Шурик, развернув бумагу, начал вопросительно посматривать на сидящих рядом.
Обычная шутка Сергея была произнесена на этот раз без всякого энтузиазма. Очевидно, даже ему было не до смеха, и он пошутил только для сохранения присутствия духа.
– Ребята! Где же это наш... орленок?
– тревожно спросил Ваня Быков, нетерпеливым жестом отказываясь от булки.
– Неужели с ним что-нибудь...
– Да-а... Орленок...
– как-то неопределенно протянул Кириллин.
– Уж очень он беспокойный, этот орленок, - промямлил Шурик, пережевывая булку.
– А вообще, конечно, - орленок, - мрачно заметил Чердаков.
– Орленок и должен быть беспокойным, - продолжал Быков.
– Душа у него должна быть мятежная, ищущая. А ошибок не делает только тот, кто ничего не ищет, ни к чему не стремится. И вообще ничего не делает...
– А, по-моему, настоящий орел это тот, кто настолько силен и мудр, что предвидит возможные ошибки и умеет их избегать, - проговорил Кириллин.
– Ты про орла, а я про орленка, - со вздохом возразил Быков.
– Зря мы подсмеиваемся над Семеном... Вот теперь мне его жалко... проговорил Шурик, пережевывая последний кусок булки.
Над головами ребят прошуршала крыльями какая-то большая птица, полетевшая в сторону чуть порозовевшего востока.
Быков уселся поудобней и тихо запел: Орленок, орленок, взлети выше солнца
И даль с высоты огляди...
Кириллин подтянул, его примеру последовал сначала Чердаков, а затем и Пышной. С каждым тактом песня становилась все громче и громче. Наконец ребята запели уже полными голосами, а Ваня Быков даже поднялся и начал дирижировать.
Но вот пропели ребята последний куплет. Быков поднял было руку, чтобы повторить снова любимую песню, а Шурик Пышной уже приоткрыл рот, как откуда-то издали донесся еле слышный крик.
– Что это?..
– прошептал Быков, с тревогой глядя на товарищей.
– Наверное, возвращается наш начальник...
– так же шепотом ответил Кириллин, осторожно приподнимаясь. Но Быков перебил его и заговорил возбужденно:
– Вася ушел в эту сторону и вернуться должен оттуда же... А кто-то кричал совсем с другой стороны. Кроме того... даю вам честное слово, что это Семен...
Крик повторился. Он был очень слабый и расплывчатый, как и полагается всякому далекому звуку в лесу, многократно отраженному деревьями и превратившемуся в продолжительное эхо. Нельзя было разобрать, что за слово несется через густую чащу. Однако ребята теперь уже безошибочно уловили в тончайших интонациях этого звука далекий голос Семена.
– О помощи зовет, ребята! Надо идти немедленно!
– задыхаясь от волнения, произнес Сергей, быстро вскакивая на ноги.
Глава двенадцатая
После нескольких безуспешных попыток освободить ногу Семен окончательно понял безнадежность своего положения. Нога ныла острой сверлящей болью, как только он начинал ее освобождать. Собравшись с силами, Семен крикнул еще раз. И это не принесло никаких результатов. Голос тонул среди странного рева, от которого дрожала земля.
Семен зажал уши руками, бессознательно закрыв глаза. Да и смотреть, в сущности говоря, было не на что. Черные тучи затянули небо, и лес погрузился в непроглядную тьму.
Но что это? Семену показалось, что, несмотря на плотно сомкнутые веки, он что-то видит... Да, да, конечно! Вот лес. Только он не зеленый, а какой-то серый. И травы нет. Вместо нее белеет снег, яркий, слепящий глаза. А в снежном сугробе шевелится человек... Вот он поднимается. С трудом, опираясь руками, пытается стать на ноги, снова падает лицом в сугроб... "
Что это такое?
– мучительно думает Семен, открывая глаза.
– Где это я видел и почему так необычно отчетливо все это вспоминается?".
Стоило ему закрыть глаза, как снова представилась та же картина; словно галлюцинация, только удивительно реальная. "
Человек со страшными усилиями идет по сугробам какой-то деревянной походкой, слышно, как он отсчитывает вслух свои шаги: сто двадцать три... сто двадцать четыре... сто двадцать пять... тысяча двести двадцать... две тысячи триста сорок... Кто этот человек? Куда он идет?
– продолжает вспоминать Семен.
– Где это я видел?".
И вдруг вспоминает. Он, Ваня Быков и Шурик Пышной в зале кинотеатра. Гаснет свет, и на экране они видят такое, чего не забудешь никогда в жизни.
В снежный сугроб упал самолет. Советский летчик, раненный в обе ноги, не хочет остаться на вражеской территории. Он пробирается к своим, отсчитывая каждый мучительный шаг, падает, снова поднимается и снова идет, идет, идет. Он преодолевает боль, напрягает силы во имя жизни. Он будет жить. Он будет еще полезен Родине!
Эта картина произвела на Семена потрясающее впечатление. Когда мужественному летчику ампутировали изуродованные ноги, им овладело отчаяние, но нашелся друг, старый командир-коммунист, вдохнувший в него новые силы. И летчик так хорошо научился владеть протезами, что снова стал летать на боевом самолете и разить врага.
– Вот это человек!
– говорил Семен при выходе из кинотеатра. Действительно, настоящий...
– Да, брат, - согласился Быков.
– Настоящий человек, настоящий коммунист.
– Каждый из нас должен быть таким, - тихо и торжественно произнес Семен, словно давая клятву.
Ваня рассказал тогда, что читал в газете о летчике-герое, послужившем прообразом писателю Полевому, автору "Повести о настоящем человеке".
– Его фамилия не Мересьев, а Маресьев, - рассказывал Ваня.
– И таких героев в нашей стране очень и очень много. Только про всех не напишешь в книгах и не сделаешь кинофильма...