Первым делом
Шрифт:
— Допустим, — отвечал мне Штольц, записывая то, что я сказал, на листок, — что ты правду говоришь. Тогда план действий у нас (мне понравилось это слово «нас», похоже, он меня больше подследственным-то не считает) будет такой. Сегодня под конвоем сержанта Баранова и ещё одного нашего сотрудника ты проследуешь на лесосеку и спилишь там как можно больше деревьев. Баранов проконтролирует время. А потом мы уже решим, что делать дальше.
Утром я впервые попал на общий развод лагеря, охрана подсчитывала и пересчитывала заключённых, всё время путаясь, то на одного меньше выходило, чем
Кстати в этой бригаде, как я понял по перекличке, числился и Сокольников, мой потенциальный родственник — посмотрел я на него, посмотрел, да и решил пока никаких контактов не завязывать, не понравился он мне, слишком суетливый и дёрганый. Идти до нашей лесосеки было не так, чтобы очень далеко, но и не два шага — с километр примерно в противоположную сторону от Макарьева и Лядов. Соседи по колонне косились на меня явно недоброжелательно, но тоже говорить видимо опасались, мало ли кем я тут окажусь. Так что разговоров вообще не было.
— Сокольников, — обратился ко мне старший конвоя, хорошо, что без приставок типа «подследственный» или «заключенный». — Вот твой участок.
И он махнул рукой налево на делянку из вековых сосен, каждая по полсотни метров высотой и полметра в диаметре.
— Остальные направо, продолжаем вчерашний урок, — и он завернул прочих зэков в количестве 12 штук направо.
— Товарищ… эээ… гражданин начальник, — успел сказать свою ремарку я, — мне бы ещё одного в помощь надо, а лучше двоих. Надо упираться в ствол, чтобы пилу не заело — один я никак не справлюсь.
— Сокольников и Ковбасюк, налево, — тут же принял решение старший.
Вот люблю я деловых людей, которые быстро принимают решения. Ну, не подведи теперь, родная и до боли знакомая Дружба…
До обеда я сумел спилить 18 (в скобочках восемнадцать прописью) вековых сосен — первые две пошли тяжеловато, но потом приноровился, вспомнил предыдущий опыт, а двое подсобных товарищей тоже наловчились помогать мне, так оно и потекло, как по накатанной дорожке под горку. Ещё и сучья все опилил, и стволы на части разделил, справившись предварительно у старшего о необходимой длине хлыстов. А потом бензин в баке закончился. Старший сосредоточенно записал мою выработку в записную книжечку и сказал, чтоб я перекурил у костра.
— Две дневные нормы всей бригады выполнил, — сказал он, ни к кому не обращаясь, просто в воздух. — Этак мы досрочно годовой план сможем сделать…
Пилу у меня отобрали, и я вместе со своими подручными, вторым оказался украинский националист со стажем, отошёл к костру, где уже готовился обед для всей бригады. Тут и пришла пора поговорить мне со своим родственничком.
— Откуда ж ты такой на нашу голову взялся? — спросил он у меня, когда мы уселись на охапку хвойных веток.
— Сам не знаю, Фома Кузьмич (так его, оказывается, звали), — осторожно ответил я, — провал в памяти какой-то… что учусь в техникуме в Горьком, помню, а как и зачем сюда попал, как отрезало. Вот и задержали меня до выяснения. А вы сами-то за что здесь, если не секрет?
— Не секрет, — степенно ответил Фома, — статья 58–10, пропаганда и агитация.
— И сколько сейчас дают за агитацию?
— Сколько и всем, червонец, — со вздохом отвечал тот. — Тебе тоже на всю катушку влупят, не сомневайся.
— Спасибо тебе на добром слове, — огрызнулся я, — но я всё-таки лучше посомневаюсь.
Тут вступил в разговор украинский Ковбасюк, говорил он на суржике, ясное дело, но я уж эту особенность его речи передавать не буду.
— Тут всем по червонцу дают, паря, — врезал он мне правду-матку со всего плеча, — а потом ещё и сверху добавляют.
Я спорить с ними не стал, а вместо этого завёл разговор о лагерном начальстве.
— Начальником лагеря тут зверь, а не человек, у него и фамилия подходящая, Медведь — кого хочешь заломает, и глазом не моргнёт.
Ну и слава богу, что мне с ним пока встретиться не довелось, подумал я, а вслух спросил:
— А ещё кто тут в начальниках ходит?
— Из командиров только дознаватель Штольц да еще кум Тыква есть…
— А чей он кум? — сразу поинтересовался я.
— Ничей… а может и у всех зеков сразу — это тут так оперуполномоченный зовётся, из оперативно-розыскного отдела. Стукачей из нас вербует который.
— Ясно, — вздохнул я, — и много завербовал?
— Разве ж об этом вслух кто скажет? Но с десяток-то наседок у нас точно имеется.
— А ещё культурно-воспитательная часть должна быть, — вспомнил я кое-что из прошлой жизни.
— Была, но сплыла, — коротко ответил мой потенциальный родственник, — расформировали её месяц назад, так что мы теперь без культуры и воспитания чалимся.
— А охранники? — продолжил допытываться я.
— Их полтора десятка на весь лагерь, там разные люди числятся, есть и такие, с которыми даже поговорить можно, есть отморозки полные.
— Пятнадцать человек на весь лагерь? — переспросил я. — Тут же около тысячи арестантов наверно…
— Меньше, сотен шесть примерно, — поправил меня Ковбасюк.
— Ну всё равно 15 против 600 — и чего, они удержат народ от бунта, например, если вдруг случится?
— Так у них и овчарки есть, и автоматы им недавно выдали новые, куда нам против них бунтовать, — вздохнул Фома. — Лучше уж честно лямку свою тянуть.
— А с пайками как тут, просветите? — попросил я.
— Обычный, это когда норму выполняешь и не высовываешься, 800 грамм черняшки на день плюс суп три раза плюс каша утром и вечером, ноги не протянешь.
— А необычный?
— Если норму не выполняешь, паёк урезается вдвое. И можно загреметь в БУР, а там сам знаешь как… и зимой ещё и дубак страшный.
— А если перевыполняешь норму?
— Ну тогда 1200 грамм и дополнительная миска каши. Но только умные люди говорят, что губит он народ, этот сверхнормативный паёк — не окупается лишние затраты энергии на него. Короче говоря, те, кто его получают, мрут чаще и быстрее.
Экий у него лексикон-то богатый, подумал я на родственника, вон какие умные слова знает…