Первый человек в Риме. Том 2

Маккалоу Колин

– Благодарю за комплимент, юный Метелл, – Марий прямо и строго смотрел ему в лицо. – Ты, вероятно, считаешь, что именно я держу твоего отца в ссылке. Но это не так – и ты должен понимать такие вещи. Римом правят законы. Я еще раз повторяю всем и каждому члену Сената – помните об этом! И никаких поблажек, никаких искажений закона, даже если я не буду консулом!

– Молодой дурак, – яростно прошептал Скавр Катуллу Цезарю. – Если бы он не вякнул, мы наверняка смогли бы на следующий год вернуть Квинта Цецилия из ссылки. А теперь об этом не стоит и думать! Мне кажется, на этот раз юный Метелл вполне оправдал свою кличку.

Было непривычно видеть, как быстро Сенат перешел к делам и как

толково решал их при Гае Марие. Странным казалось и чувство успокоенности, охватившее всех членов Сената, будто толпы черни на Форуме не играли уже того значения, какое им придавалось в отсутствие Мария.

Узнав о перемене места представления кандидатов, Марий согласно кивнул и приказал Сатурнину созвать Плебейское собрание и выбрать некоторых магистратов; пока этого не произойдет, ни один другой магистрат не будет выбран – так гласил закон.

После всего Марий повернулся к Гаю Сервилию Главции, сидящему в кресле городского претора позади и чуть левее консула.

– До меня дошел один слух, Гай Сервилий, что ты собираешься выставить свою кандидатуру на пост консула на основе неправомерности и незаконности в Lex Villia. Лучше не стоит. Lex Villia определенно говорит, что каждый человек должен ждать два года между постами претора и консула.

– Кто бы говорил! – воскликнул Главция, задумав опереться на поддержку оппозиции сенаторов. – Как смеешь ты рассуждать об этом, Гай Марий, обвиняя меня в стремлении нарушить Lex Villia, когда сам нарушал его пять лет подряд? Если Lex Villia законен, то остается в силе и утверждение, что между консульскими сроками должно пройти десять лет.

– Я не выставлял свою кандидатуру более, чем один раз, Гай Сервилий, – спокойно заметил Марий.

– Это другие ее выставляли – и трижды в мое отсутствие! – поскольку я воевал с германцами. Когда над государством нависает опасность, обычаи и законы отходят на второй план. Когда же все успокаивается – традиции возрождаются.

– Ха-ха-ха! – вызывающе рассмеялся Метелл Поросенок, но его оборвал громкий голос Мария:

– Пришел мир, отцы-сенаторы! Мы вернулись к нормальному течению жизни. Гай Сервилий, закон запрещает вам стать сейчас консулом. Как председатель выборных комиссий, я не позволяю вам выставлять свою кандидатуру. Прислушайтесь к этому предупреждению. И ведите себя достойно. Риму нужны законники вашего уровня и таланта – идите этим путем. Тот, кто нарушает законы – недостоин их.

– Я же говорил! – хмыкнул Сатурнин.

– Он не сможет помешать мне, ни он и никто другой! – голос Главция перекрыл приглушенный шум Сената.

– Помешает! – уверенно сказал Сатурнин.

– Что касается вас, Луций Аппулей, – Марий повернулся в сторону скамьи трибунов, – то я слышал о вашем желании в третий раз добиваться места плебейского трибуна. Это сейчас не запрещено. Я не могу запретить вам, но прошу отказаться от этого намерения. То, что вы делали все последние месяцы – это не традиционная политическая игра обычного члена Сената. Все наши законы и все наши способности к мошенничеству и обману, вся структура нашего правления работают в интересах Рима – как мы их понимаем. Нет необходимости использовать политическую доверчивость низов. Наш долг – печься о них, а не использовать их в своих политических играх.

– Вы закончили? – резко спросил Сатурнин.

– Полностью закончил, Луций Аппулей, – тон, каким Марий произнес эти слова, подразумевал очень многое.

"Все! Все закончено, все довершено" – думал Марий, идя домой и опираясь на трость, чтобы скрыть легкую хромоту. Какими странными и страшными были эти месяцы в Кумее, когда он прятался от всех, стараясь как можно реже видеться с людьми, чтобы не выслушивать

выражения испуга, сочувствия или злорадного удовлетворения, маскирующегося под жалость. Самое тяжелое испытание при этом было – отношение к нему людей, которые любили его и искренне жалели. Таких, как Публий Рутилий. С ним не говорили ни о политике, ни о делах – Юлия оказалась в этом вопросе настоящим тираном. Поэтому он не знал ни о кризисе с зерном, ни о том, что Сатурнин разжигает толпу. Его жена строго следила за соблюдением диеты и режима дня, который состоял из упражнений на воздухе, чтения классиков и сна. Вместо куска мяса с поджаренным хлебом он питался теперь арбузами – Юлия где-то услышала, что те благотворно действует на почки, оба пузыря и на кровяное давление. Вместо заседаний в Курии, он поднимался на вершины Байе и Мизенума; вместо чтения отчетов сенаторов и провинциальных правителей – корпел над сочинениями Изократа, Геродота и Фукидида, придя к выводу, что ни один их них не достоин доверия, поскольку они излагали не как люди, привыкшие действовать, а как люди, привыкшие только расписывать действия.

Однако это помогало. Медленно, постепенно, но ему становилось лучше. Хотя никогда уже левая часть рта не примет нормального положения, никогда не сможет он сбросить с себя усталость. Телесные изменения лишь раскрыли его внутреннюю исковерканность. К развязке подошел бунт Мария и его неравная борьба со старым Римом. Юлия, так тщательно оберегавшая его все это время, наконец разрешила ему уехать. Он тут же послал за Публием Рутилием и вернулся в Рим, дабы поправить что еще возможно.

Конечно, он прекрасно понимал, что Сатурнин не откажется от задуманного несмотря на предупреждение; что же касается Главции, то ему избираться нельзя – и точка. По крайней мере, теперь выборы состоятся: трибунов плебса в день перед нонами, а голосование за квесторов – в сами ноны. Выборы могут вызвать волнения, так как проводиться они должны на Форуме в Комиции, где ежедневно бродят целые толпы, выкрикивая оскорбления, забрасывая людей в тогах комьями грязи, дергая их за полы и прославляя на все лады Сатурнина.

Но они не тронули Гая Мария, когда он шел сквозь толпу с памятного собрания. Никто из бедняков не бросил в его сторону злобного взгляда; как и братья Гракхи, он оставался их героем. Те, кто знал его в лицо, не могли удержать слез; те, кто никогда раньше не видели его и поэтому думали, что оно всегда было таким, восхищались им еще больше; никто даже не пытался коснуться его – все расступались, давая ему проход, и он гордо шествовал мимо них, навсегда оставляя след в их сердцах и умах. Сатурнин, глядя с ростры, лишь удивлялся этому.

– Толпа – странное явление, – заметил Сулла во время ужина, в компании Публия Рутилия Руфа и Юлии.

– Толпа – символ нашего времени, – ответил Рутилий.

– И знак того, что мы теряем связь с римлянами, – нахмурился Марий. – Риму нужна передышка. Начиная с Гракхов, нас преследует какой-то злой рок: Югурта, германцы, скордиски, волнения италийцев, бунты рабов, пираты, нехватка зерна… бесконечна череда бедствий! Нам нужно передохнуть и отвлечься от собственных амбиций. Надеюсь, это удастся – тогда мы наладим доставку зерна…

– У меня есть сообщение от Аврелии, – вдруг сказал Сулла.

– Ты виделся с нею, Луций Корнелий? – в Рутилии Руфе взыграли чувства дядюшки, заботящегося о репутации матроны.

– Прекрати кудахтать, Публий Рутилий. Ты видишь в этом дурное? Да, мы видимся время от времени. Меня влекут туда какие-то смутные симпатии, воспоминания. Она живет в Субуре, а это – и мой мир, – спокойно ответил Сулла. – У меня еще остались там друзья, а дом Аврелии как раз по пути, да и дом этот в моем вкусе, если вы понимаете, о чем я говорю.