Первый человек в Риме
Шрифт:
– Вставайте, девочки, – приказал он им на рассвете третьего дня хорошей погоды. – Наденьте свои лучшие платьица, и я возьму вас на пикник!
«Девочки» посмотрели на него недовольно. Им не нравилось, что их пытаются вытащить из их хандры, из этой смятой коммунальной постели, хотя влажная ночь пропитала ее потом.
– Вам обеим необходим свежий воздух, – настаивал Сулла.
– Мы живем на Палатинском холме, где воздух и так хороший, – сказала Клитумна и отвернулась к стене.
– В данный момент воздух на Палатине не лучше, чем во всем городе, – воняет отходами и стираным бельем! – сказал он. – Ну, вставайте же! Я нашел экипаж, и мы отправимся в сторону
– Не-е-т, – жалобно протянула Клитумна.
Никополис колебалась:
– Ну…
Для Суллы этого было достаточно.
– Будьте готовы, я скоро вернусь, – сказал он и с наслаждением потянулся. – Как же я устал торчать взаперти в этом доме!
– Я тоже, – согласилась Никополис, вставая с постели.
Клитумна продолжала лежать, отвернувшись к стене, а Сулла отправился на кухню, чтобы приказать слугам подготовить все для пикника.
– Поедем, – опять позвал он Клитумну, надевая чистую тогу и зашнуровывая открытые сандалии.
Она не ответила.
– Ну как знаешь, – сказал он и направился к двери. – В таком случае увидимся вечером.
Она опять промолчала.
Таким образом, на пикник поехали только Никополис и Сулла да еще большая корзина всякой снеди, которую успел собрать повар. У подножия лестницы Кака их поджидала открытая двуколка. Сулла помог Никополис подняться на сиденье пассажира, а сам взобрался на место возницы.
– Поехали! – весело воскликнул он, подбирая вожжи. Он чувствовал необыкновенную легкость, непривычное ощущение свободы пьянило. Он не жалел о том, что Клитумна отказалась ехать. Достаточно одной Никополис.
Мулы легко тронулись с места. Двуколка протарахтела по Марсову полю, где был расположен Большой цирк, и они выехали из города через Капенские ворота. Увы, сначала открывшийся перед ними вид был вовсе не интересен. Кольцевая дорога, по которой Сулла двинулся на восток, пересекала самые большие кладбища Рима. Надгробия, надгробия… Не внушительные мавзолеи и склепы богатых и знатных, обрамляющие каждую главную магистраль, выходящую из города, а могильные камни простых людей. Каждый римлянин и грек, даже самый бедный, даже раб, мечтал оставить после себя приличный памятник – свидетельство о том, что и он когда-то жил на земле. По этой причине и бедные, и рабы были членами похоронных клубов и вносили каждый свободный грош в фонд этого клуба. За фондом хорошо присматривали. Воровство процветало в Риме, как и в любом другом месте обитания человека, но похоронные клубы так ревностно охранялись их членами, что управляющим ничего не оставалось, кроме как быть честными.
Перекресток был центром огромного некрополя, раскинувшегося по всему Эсквилинскому полю. Там, посреди священной лиственной рощи, стоял храм Венеры Либитины, богини мертвых. В подиуме храма хранились регистрационные книги, куда заносили имена умерших граждан Рима. Там же стояли сундуки с деньгами – то была плата за регистрацию покойников, умерших за несколько столетий. В результате храм оказался неимоверно богат. Фонды принадлежали государству, но их никогда не трогали. Эта Венера правила мертвыми, а не живыми. Она распоряжалась прекращением детородной силы. Ее роща служила штабом римской гильдии владельцев похоронных бюро. За пределами территории храма Венеры Либитины находилось открытое пространство, где жгли погребальные костры, а дальше простиралось кладбище бедных – постоянно меняющаяся сеть
Однако после того, как двуколка проехала под арками двух акведуков, по которым поднималась вода на холмы северо-восточной части города, вид изменился. Везде была возделанная земля: сначала огороды, овощи с которых продавались на римских рынках, за огородами начинались пастбища, а дальше расстилались поля пшеницы.
Ливень почти размыл Тибуртинскую дорогу – плотный слой гравия, туфовой пыли и песка на камнях мостовой были смыты. Двое в двуколке веселились от всего сердца. Солнце светило жарко, но ветерок приятно освежал, а зонт Никополис был достаточно велик, чтобы скрыть белоснежную кожу Суллы от солнечных лучей. Мулы оказались очень послушными. Поскольку они хорошо реагировали на кнут, Сулла отпустил вожжи, и мулы сами с удовольствием побежали рысью.
Любимое место Суллы находилось совсем рядом с началом подъема к Тибуру. На некотором расстоянии от Рима начинался лес, раскинувшийся вплоть до Великой Скалы – самой высокой горы Италии. Этот лес пересекал дорогу по диагонали на протяжении почти мили, а потом отступал в сторону от нее. Дорога доходила до плодородной долины реки Анио, притока Тибра.
На протяжении почти мили почва в лесу была твердая. Сулла свернул с большой дороги, направляя мулов по грунтовке, уходящей в лес. Грунтовка наконец кончилась.
– Вот мы и приехали! – объявил Сулла, спрыгнув с двуколки. Он обошел ее, чтобы помочь Никополис, которая вдруг сделалась серьезной и немного недовольной. – Я знаю, вид не очень привлекательный, но давай немного прогуляемся, и я покажу тебе место, ради которого стоило приехать.
Сначала он распряг мулов, спутал их, потом откатил двуколку с дороги под тень кустов, вынул корзину и поставил на плечо.
– Где ты научился обращаться с мулами и упряжью? – спросила Никополис, осторожно ступая среди деревьев следом за Суллой.
– Каждый, кто работал в римском порту, это умеет, – отозвался Сулла, не поворачиваясь. – Не торопись, нам недалеко.
Действительно, они хорошо провели время. Было начало сентября, они приехали на место за два часа до полудня.
– Это не дикий лес, – объяснил он. – В стародавние времена здешняя земля была распахана под пшеницу, но после того как зерно начали завозить с Сицилии, Сардинии и из Африканской провинции, крестьяне перебрались в Рим, и земля снова заросла лесом. Почва здесь бедная.
– Ты меня удивляешь, Луций Корнелий, – проговорила Никополис, стараясь не отстать от Суллы. – Как это получилось, что ты так много знаешь?
– Мне просто повезло. Запоминаю все, что слышу или читаю.
И тут они вышли на прелестную полянку, поросшую травой, усеянную поздними осенними цветами – заросли розовых и белых ползучих роз, люпинов, тоже розовых и белых, на длинных стеблях. По поляне протекал ручей, довольно глубокий после прошедших дождей. Его дно было усеяно острыми камнями, которые разделяли его воды на глубокие тихие запруды и пенящиеся каскады. Солнце сверкало и отражалось на его поверхности, а кругом летали стрекозы и птицы.