Первый эйдос
Шрифт:
– Ну же! Давай!
Меф ощущал, как песок цепляется за флейту. Но все же Буслаев был сильнее. Сантиметр за сантиметром он отвоевывал у песка свою надежду. Обуздывая боль, он делал это бережно, без рывков. Опасался, что песок забьет флейту изнутри, сорвет мундштук, что-нибудь погнет и сделает инструмент непригодным.
Видя, что Меф упорствует, песок избрал новую тактику. Теперь он затягивал не только флейту, но и самого Буслаева. Мефу приходилось тратить силы на лишние движения. Откидывать назад и поворачивать голову, как это делает пловец, чтобы вдохнуть воздух.
Когда флейта целиком
Неторопливо и нежно, как это всегда делала Дафна, Мефодий коснулся мундштука губами. Снаружи флейта еще сохраняла вкус сырого песка. Но это было неважно. Меф и так уже наглотался его. Песчинкой больше, песчинкой меньше – роли не играет.
Мефодий осторожно подул, и стоячий воздух Нижнего Мира дрогнул от первого, тонкого, неуверенного еще звука. Мефа не смутила неудача. Он прекрасно знал, что играть на флейте не умеет, хотя и видел много раз, как это делает Дафна. Главное другое – здесь, в преддверии Тартара, в месте, где искажено время и исковеркано пространство, где все высушено, истощено и убито близостью мрака, где нет и никогда не было солнца, возможны светлые звуки.
Следующий родившийся звук был более чистым и совершенным. Меф сомневался, что у него получилась маголодия, в конце концов, стражи света тренируются столетиями, но звук вышел абсолютно зримым. Меф физически ощутил, как звук отрывается от флейты и недоуменно, с негодованием озирается.
Эйдос, крылья и флейта стали частями одного целого. Мефодий безошибочно почувствовал это. Не задумываясь больше ни над чем, Меф закрыл глаза и играл. Звуки получались дробными, не такими слитными, как у Даф. Но это были звуки света, сильные и могучие. Меф не знал, почему флейта слушается его, но она слушалась.
Понимая, что на Мефа, как на чайника, надежды нет, звуки сами сплетались в маголодии. Одни собирались вокруг Мефа, касались его эйдоса, охраняли. Другие негодующе косились на дарха, подлетали к нему, тревожили.
Дарх, атакованный звучащим роем, обеспокоенно вздрагивал на цепи. Дергался так, будто желал удрать. Не вышло. Слишком долго он заботился о том, чтобы быть связанным с Мефодием неразрывно. Слишком долго ковал цепь, которую теперь невозможно было порвать. Поняв это, сосулька изменила тактику. Цепь начала спешно удлиняться. Меф понял, чего хочет дарх. Он дает Мефу возможность снять его и забросить подальше – туда, где он, дарх, сумеет отлежаться, набраться сил и вновь вернуться, как он вернулся к нему со дна Яузы.
– Нет уж! Воевать так воевать! – сказал Меф, причем сказал прямо в мундштук флейты, что произвело на свет несколько удивленных своей отрывистой краткостью звуков.
Эти новые звуки, быстро сориентировавшись, также собрались в разноцветный рой и отправились тревожить дарх укусами. Сосулька запоздало рванула Мефа за цепь, но момент был упущен. Меф продолжал играть. Цепь стала стремительно сжиматься. Меф понял, что дарх отчаялся и хочет просто задушить его. Горло Мефа стиснуло, но тотчас отпустило. Сокращаясь, цепь невольно подтягивала дарха к бронзовым крыльям, пока они не соприкоснулись.
«А вот и элемент везения!» – подумал Меф.
Для издерганного неудачами дарха это было слишком. Он панически отстранился и вновь заметался на цепи, как собака, которая бегает вокруг будки. При этом он не забывал атаковать Мефа болью. Меф отрубал боль безжалостно, как топором. Всякая боль коренится в жалости к себе. Где нет жалости к себе – там не может быть и боли.
Буслаев играл, не отнимая от губ флейту. Возможно, Даф отнеслась бы к его игре с улыбкой, настолько она была несовершенной, но все же Меф надеялся, что она бы его поняла. Когда человек хватает дубину, чтобы защититься от грабителя, никто, кроме Арея, не станет обвинять его, если техника владения дубиной будет далека от эталонной.
К слову сказать, сейчас блестящей техники и не требовалось. Здесь, в дряблом Нижнем Мире, истомленном и навеки испуганном близостью Тартара, никогда не знавшем света и никак не защищенном от действия его звуков, самосплетающиеся маголодии обретали особую силу. Песок скулил и плавился. Хилый куст просто исчез. У длинного барака вдавило внутрь все окна. Одна лишь Лета сохранила свою эпическую неподвижность, и ладья Харона, ожидая, пока ее наполнят, то натягивала, то отпускала причальный канат.
И еще одно важное почувствовал Меф. Он увидел, что мрак и свет внутри его жестко разделены. Каждый имеет свои границы. Даже то, что было раньше смазанным и мутным, обрело их. Под очищающим действием маголодий мрак устремлялся к мраку, а свет к свету.
Для Мефа это стало открытием. Он почувствовал, что по-настоящему опасен ему не абстрактный мрак, таящийся в Тартаре и не может проникнуть в него, а мрак его собственный, который взращивает и вскармливает в душе он сам. И если он, Меф, не захочет, никто не сумеет заставить его. И еще Меф осознал, что, если пожелает, сможет производить не только тьму, но и восторг, энергию, радость – свет! Он и рождал их сейчас своей дышащей правдой флейтой. И, когда он это осознал, маголодии начали получаться сами собой.
Примерно к середине своей первой, простенькой, очень интуитивной маголодии Меф ощутил, как потоки боли, которыми, пульсируя ненавистью, атаковал его дарх, вдруг исчезли. Буслаев почти не обратил на это внимания. Еще несколько минут назад он понял, что победил, и дарх, которому он нанес поражение, мало уже интересовал его.
Песок, поначалу пытавшийся затянуть Мефа, теперь сдался, и Меф легко поднялся на ноги. Колодец живущих в нем огромных бесхозных сил вновь открылся под легким прикосновением света. Меф уже не играл, но флейта все еще была у губ и изредка, показывая мраку, что он не безоружен, Меф добавлял в охранявший его рой один-два новых звука.
Вспомнив о дархе, Меф взглянул на него. Цепь дарха растаяла. То, что прежде казалось непобедимым, превратилось в коричневатую грязь, стекавшую по коже. Сам дарх присох к груди, как забытый в банке для наживки и совсем окаменевший червяк. Пару секунд Меф задумчиво смотрел на него, не понимая, как эта жалкая дрянь могла так долго терзать его. Затем согнул указательный палец, усилив его большим, и щелчком сбил дарха с груди. Серый червяк рассыпался еще в воздухе и, упав, окончательно смешался с песком.