Первый и последний. Немецкие истребители на западном фронте 1941-1945
Шрифт:
Несколько мгновений спустя впереди нас показалась целая эскадрилья "спитфайров", набиравшая высоту, и тут мы заметили одного отставшего от строя. Я приблизился к нему незамеченный и буквально разнес его своим огнем вдребезги с очень короткого расстояния. Мы подлетели прямо вплотную к вражеской труппе, и в тот момент я сбил свой третий "спитфайр", который чуть было не протаранил. Его падение я не смог проследить до конца. Вестфаль тоже находился в выгодной огневой позиции, но внезапно все его пушки заклинило. Так как "спитфайры" набросились на нас, пришла пора удирать. На полной скорости, стремительно пикируя вниз, в направлении Ла-Манша! На нас сильно наседали. Вестфаль летел значительно быстрее меня; с моим самолетом что то случилось.
Как только я начал заходить на посадку в Ле-Туке, наземный состав стал неистово махать и зажег красные сигнальные огни. Наконец до меня дошло. Я проделывал почти неуправляемое аварийное приземление. Когда я включил устройство выпуска шасси,
Два дня спустя, 17 апреля, на Балканах капитулировали остатки югославской армии. Правда, эта кампания не являлась частью исходного плана Гитлера. Войска рейха были вынуждены войти в эту страну, так как в Белграде было сброшено прогерманское правительство. В течение нескольких дней армия Вейха промаршировала через страну, заняв такие земли, как Каринтия, Штирия, Южная Венгрия, бронетанковые части Клейста оккупировали сектор Софии, а армия Листа занимала позиции в горной местности на границе с Болгарией и Грецией. Кампания на Балканах началась 6 апреля. Это было в последний раз, когда моторизованные части немецкой армии, крайне согласованно действовавшие с воздушными силами, одержали ошеломляющую победу, разгромив за самое короткое время храброго и хорошо подготовленного противника.
20 мая — начало воздушного вторжения на Крит, одна из самых грандиозных операций такого рода за Вторую мировую войну. Захват Крита послужил доказательством блестящих успехов Германии, несмотря на тяжелые потери, которые понесли военно-воздушные силы. 2 июня последний сражающийся английский солдат был изгнан с острова. Немецкая пропаганда представила это рискованное предприятие как своего рода генеральную репетицию неминуемого вторжения на Британские острова.
В таком же духе прозвучало выступление Геринга в Париже на совещании командиров всех частей, расположенных во Франции. Он не оставил у нас ни тени сомнения, что битва за Англию была только увертюрой к окончательному покорению Англии как врага. Само покорение должно было быть осуществлено за счет безмерно возросшего перевооружения воздушных сил, усиления и обострения войны с помощью подводных лодок, что, вероятно, в итоге привело бы к настоящему вторжению. Я должен сказать, что планы, которые развернул перед нами Геринг, были убедительными, да и мы считали само собой разумеющимся, что необходимая для этого военно-промышленная мощность уже имелась в распоряжении.
По окончании совещания Геринг отвел Мельдерса и меня в сторону. Он сиял от радости и. как только спросил нас, что мы думаем по поводу его речи, мягко хихикнул и потер от удовольствия ладони. "Здесь нет ни капли правды", — сказал он. С условием хранить сверхтайну он открыл нам, что собрание в целом было частью хорошо задуманного блефа, целью которого являлось скрыть подлинные намерения немецкого верховного командования: неминуемое нападение на Советский Союз. Это был своего рода парализующий улар! Угроза, висевшая с самого начала войны над нами подобно дамоклову мечу, теперь становилась реальностью — войной на два фронта. Я не мог больше думать ни о чем, кроме как о мрачной и зловещей перспективе начинающейся войны с Советским Союзом, со страной, обладавшей огромными людскими резервами и естественными ресурсами, в то время как наша мощь уже доказала свою недостаточность и неспособность во время первого штурма Англии. А сейчас мы должны были повернуться в сторону нового, неизвестного и, во всяком случае гигантского по своим масштабам врага, не обезопасив вначале свой тыл. Напасть снова на Англию, вероятно, было бы трудным решением, как полагали мы, имея перед глазами наш опыт. Однако в конечном счете наш противник и его потенциальная мощь были нам известны мы знали, как его бить, и даже, более того, мы знали, что можем это сделать. Это была отнюдь не легкая задача, но выполнимая в том случае, если мы сосредоточили бы все наши силы только на этой единственной цели. Все это шло наперекор естественному желанию, это противоречило немецким понятиям о долге и целеустремленности, это означало быть довольным половиной пройденного пути, тогда как задача должна быть выполнена до конца, и что еще хуже — выбрать новую цель, в то время как первая еще не достигнута. Это совершенно противоречило тому, что говорил мне лично Гитлер, а также тому, что он сказал нашей группе в своей рождественской речи: избегать войны на два фронта и уничтожать врага одного за другим. Я восхищался такой концепцией. Вторая концепция, изложенная нам Герингом, наполняла меня чувством величайшего недоверия, даже ужасом. Эта идея ошеломила меня, и я не скрывал своих сомнений и колебаний. Но никто больше не разделял мою точку зрения. К моему удивлению, кроме Геринга, в состоянии возбуждения и восхищения находился и Мельдерс. На востоке,
Я слушал Геринга, не будучи убежденным в его правоте, и не разделял ни в малейшей степени его энтузиазма. "А что Англия?" — спросил я его. Геринг просто пренебрежительно отмахнулся. За два, самое большее за три месяца русский колосс будет разрушен. После чего мы бросим против Запада всю нашу мощь, усиленную неиссякаемыми стратегическими ресурсами России. Фюрер, сказал он, не может вести войну против Англии, применяя всю свою военную мощь, пока его тылам угрожает сила, которая, вне всякого сомнения, несет в себе наступательные к враждебные намерения по отношению к нам. В первые четыре — шесть недель русской кампании Мельдерс и его часть будут перебазированы на Восточный фронт. На западе останутся лишь 2-я и 26-я истребительные группы, каждая из которых будет обязана набирать и обучать пополнение. Потом и я со своей частью должен буду перебраться на восток, чтобы сменить Мельдерса. "Там вы добьете то, что останется, Галланд", — по-отечески сказал Геринг в своей самой самоуверенной манере. Затем он отпустил меня.
Полный недоумения, я возвратился на свою базу. Я был глубоко удручен, и рядом со мной не было никого, с кем я мог бы поделиться своими тревогами, потому что Геринг строго настрого приказал мне и Мельдерсу не разглашать того, что было нам открыто. Возможно, утешал я себя, я смотрю на вещи исключительно со своей, ограниченной рамками должности командира группы точки зрения. Все-таки угроза с востока очевидна. К тому же оставалась надежда, что кампания против Советского Союза будет действительно идти гладко и в соответствии с планом, как и все предыдущие молниеносные военные кампании. По отношению к России моей самой большой надеждой была предполагаемая гнилость советского режима, основанного на терроре. Когда я упомянул об этом, Геринг неожиданно стал очень серьезным и решительно тряхнул головой. "Не говорите мне о возможном внутреннем коллапсе большевистского режима. Фюрер считает, что не стоит даже обсуждать такую возможность. Не накличьте несчастье, рассказав об этом кому-нибудь. Даже в Германии любая деятельность подрывных элементов представляла бы собой безнадежное предприятие. В Советском Союзе, то есть при режиме на двадцать лет старше нашего, было бы сумасшествием и самоубийством пытаться совершить государственный переворот с целью свержения правительства. Даже в своих самых отдаленных расчетах фюрер не позволял себе, чтобы в них вкралась такая мысль. Советский Союз можно разбить только силой. И как раз именно это мы собираемся сделать. Можете рассчитывать на это!".
В те дни, когда приближение войны с Советским Союзом омрачало все вокруг, подобно темной туче на горизонте, Геринг вовлек меня в одно из самых таинственных событий этой войны. Главным героем в этом драматическом действии являлся Рудольф Гесс.
Ранним вечером 10 мая 1940 года мне позвонил по телефону рейхсмаршал. Он был очень взволнован к приказал немедленно поднять в воздух всю авиачасть целиком. В таком приказе для меня не было ровно никакого смысла. Начать с того, что уже темнело, более того, не поступало никаких сведений о неприятельском самолете, летевшем к нам. Я указал на это Герингу.
"Летящий к нам! — повторил он. — Что вы имеете в виду — летящий к нам? Ваша обязанность — остановить самолет, улетающий от нас! Заместитель фюрера явно сошел с ума, он летит в Англию на "Ме-110". Его необходимо сбить".
Я спросил о возможном курсе самолета и времени, когда он вылетел. Геринг же приказал мне позвонить ему лично сразу после возвращения из полета.
Я положил трубку, не зная, кто сошел с ума — заместитель фюрера, рейхсмаршал или я сам. В любом случае приказ, полученный мною, был явно сумасшедшим. Оставалось минут десять времени до того, как совсем стемнеет. В этот час множество "Ме-110" находилось в воздухе — либо в пробных полетах, либо в служебных испытательных полетах в целях подготовки к ночным боевым вылетам. Как мы должны были узнать, в каком из них летел Рудольф Гесс? Ради видимости я дал команду на взлет. Каждый командир эскадрильи должен был выслать один или два самолета. Я не сказал им для чего, так что они наверняка посчитали, что я свихнулся.
Между тем я посмотрел на карту для того, чтобы рассчитать расстояние и время полета из Аугсбурга до Англии. Если это было правдой, что Гесс вылетел из Аугсбурга с заводов но производству "мессершмитов", то он, по-видимому, имел очень мало шансов достичь Англии, то есть приписываемой ему цели. Для летчика Первой мировой войны такое предприятие требовало немалого мастерства, расчетливости и летных способностей, иначе это было безумием.
Это и послужило темой нашего телефонного разговора с Герингом, когда я сообщил ему о провале нашей миссии. В том случае, если бы Гесс сумел успешно добраться до Британских островов, "спитфайры" достали бы его рано или поздно.