Первый Император. Дебют
Шрифт:
Ошеломленный столь необычным поведением обычно сдержанного племянника, Алексей Александрович, при всей своей личной храбрости, отшатнулся назад и едва не свалился пол. Испуг был столь явно написан на его лице, что император неожиданно успокоился.
— Пиши рапОрт, сукин сын! Немедленно! Прошение об отставке и в Париж, к черту на кулички, к своим блудницам франкским! Одна нога здесь, другой чтоб не видел!
Алексей не мог найти ни слова в ответ. Он лишь непроизвольно кивал, словно покорно соглашался с Николаем. Подобрав чернильницу, из которой на пол вылилось совсем немного, покорно сел за письменный стол и быстро зачеркал пером по бумаге, оставляя на ней, кроме букв, множество клякс.
— Хорошо, — совсем остыв, тихо и уже спокойно констатировал император. — Вы уходите в отставку по здоровью
Распрощавшись и выпроводив «дядю» из кабинета, Николай тотчас вызвал дежурного флигель — адъютанта и вручил ему подписанное на его глазах прошение об отставке генерал-адмирала.
«Да, с «дядей» получилось быстро и хорошо. А вот что делать с теми, кто ему помогал обкрадывать государство Российское? Назначить расследование? А, пожалуй, надо… Даже мой предшественник по телу, узнав то же, что и я, на сие согласился бы. Недовольные будут, но и те, кого я наверх поднял, и кто карьер быстрый сделал, меня поддержат», — успел подумать Николай, когда в дверь постучали.
— Да?
— Ваше Императорское Величество, приехал господин Максимов[8] — доложил вошедший флигель-адъютант.
— Хорошо, приглашайте, — император оторвался от окна и неторопливо подошел к столу. Англичане против аннексии Маньчжурии? Тогда мы будем слегка против аннексии бурских республик. И попробуем слегка помешать их падению, если еще не поздно.
А на стоящем сбоку столе императора ждала очередная неотложная забота — «Артиллерийский журнал», журналы «Русский Инвалид», «Разведчик», «Морской сборник», подшивки статей о флоте, армии и оружии, книги Клаузевица, Мэхена, Леера. Уже прочитанные и пока еще не осмысленные, а также ждущие своего часа. А впереди еще и большие маневры армии…
И когда тут, скажите ради Бога, отвлекаться на семью?
Российская Империя, Санкт-Петербург, февраль-март 1901 г.
Министр просвещения Николай Павлович Боголепов с присущей ему пунктуальностью приехал в министерство ровно к часу дня. Приемную уже заполнили многочисленные посетители. Заслушав доклад о текущих делах, министр стал обходить просителей. Выглядел он озабоченным, скандал с отдачей ста восьмидесяти трех студентов в солдаты за участие в беспорядках продолжался до сих пор[9]. Но несмотря на обуревавшие его заботы, министр благожелательно выслушивал каждого просителя.
У входа находился один из служителей, к которому уже во время приема обратился только что появившийся скромно одетый молодой человек. Изложив суть своего ходатайства, он прошел на предложенное ему место, рядом с черниговским городским головой. Служитель, проследив, как проситель расположился среди просителей, вернулся ко входу, размышляя: «Какой несчастный молодой человек. Похоже нервный, а то и сильно больной!» Проситель внешне стараясь держаться спокойно, но выглядел бледно, руки его тряслись, а на лице временами пробегал нервный тик. Еще бы, ведь ему, дворянину Петру Карповичу, дважды исключаемому из университетов за беспорядки, впервые предстояло отважиться на столь отчаянный шаг, как убийство царского сатрапа. К тому же в его распоряжении был только один-единственный выстрел, сделать другой ему бы точно не дали.
Тем временем Боголепов, подойдя к соседу, выслушал его просьбу об открытии в Чернигове реального училища. В ответ он заявил.
— Представьте нам удостоверение от более состоятельных помещиков и дворян, что они будут отдавать в училище своих детей… Мы не желаем открывать училища для разночинцев.
По утверждению Карповича во время следствия, эти слова министра окончательно развеяли все его колебания. Переговорив с черниговским головой, Боголепов перешел к стоящему следом террористу и взял у него прошение, но неожиданно снова обернулся к его соседу. В этот момент внезапно прогремел выстрел. Пошатнувшись, министр без звука рухнул на паркет приемной и на несколько мгновений потерял сознание. Револьвер Карповича, небольшой, почти игрушечный «бульдог» и его прошение полетели на пол. На него тут же набросились посетители и несколько служителей, схватили и связали.
— Не бойтесь, я не уйду, я сделал свое дело, — только и смог вымолвить виновник происшествия.
Раненый министр был доставлен домой,
Рана Николая Павловича оказалась тяжелой, хотя в первые дни после ранения бюллетени, публиковавшиеся в газетах, сообщали об удовлетворительном состоянии его здоровья. Карпович же был окружен завесой полного молчания. Множество врачей перебывало у Боголепова, как нанятых семьей, так и присланных от государя. Но все было тщетно. Несмотря на все усилия медицины, состояние раненого становилось все хуже и хуже.
Его семью посетили многие высокопоставленные сановники. Наконец, через неделю после покушения, своим визитом его удостоил и Николай Второй. Однако больной не приходил в сознание, и император ограничился разговором с женой министра о состоянии его здоровья. Последние часы жизни Боголепова прошли в страшных физических страданиях, и второго марта 1901 года Николай Павлович скончался.
Суд над террористом состоялся через полторы недели после кончины министра, семнадцатого марта. Причины оттяжки были связаны не столько с ростом студенческих волнений, сколько с тем, что приходилось выжидать исхода болезни Боголепова. Так как оставался открытым вопрос: за что судить Карповича — за убийство или нанесение министру тяжелого ранения. Неожиданностью для всех стало то, что дело Карповича слушалось в военном суде, а не в Судебной палате с участием сословных представителей, как ожидали многие. Это стало сенсацией, учитывая настроения в обществе и правящих кругах. Даже военный министр Куропаткин, провожая питерских студентов в солдаты, произнес ободряющую напутственную речь и, пожимая каждому руку, дал слово офицера, что, покуда он министр, Карпович не предстанет перед военным судом. По слухам, даже императрица настаивала на передаче дела в открытый суд. Из-за чего, как говорили, она очередной раз поссорилась с государем-императором.
Дело Карповича рассматривалось при закрытых дверях около шести часов.
От последнего слова подсудимый отказался, после чего был оглашен приговор по обвинению его в предумышленном убийстве. Он приговаривался к «к лишению всех прав состояния и смертной казни через повешение». Одновременно с этим появился новый Указ о студентах, по которому отменялась отдача студентов за участие в беспорядки в солдаты, «поскольку солдат есть почетный Защитник Отечества, а не каторжанин. Бунтовщики же противу строя государственного, права на сие почетное звание не имеют». Одновременно облегчалось поступление в университеты учащихся реальных училищ и отменялся пресловутый «указ о кухаркиных детях». Кроме того, разрешались корпоративные организации студентов, легализировались курсовые старосты, дозволялось учреждение научно-литературных трудов, касс взаимопомощи и столовых, но только с одобрения местных властей. Вводились новые государственные стипендии для оплаты обучения одаренных студентов из беднейших слоев населения. При этом указ ужесточал наказание за беспорядки, предусматривая от ранее действовавшего простого исключения вплоть до каторжных работ «в случае массовых беспорядков, отказов от учебы по политическим мотивам и бунтов». Что наряду с казнью Карповича вызвало очередное бурление в университетах. В ответ правительство прибегло к закрытию всех учебных заведений и вводу на территории самых «вольнодумных» университетов казаков и жандармов. Возмущение профессуры задавили в зародыше, арестовав несколько несдержанных на язык и поставив еще нескольких под гласный надзор полиции. Подача прошений в министерство просвещения и даже самому императору закончилась ничем. Принявший делегацию профессоров Николай выслушал их со скучающим видом и заявил, что никаких послаблений не будет, поэтому «не стоит предаваться бессмысленным мечтаниям».
Новым военным министром стал, неожиданно для публики, генерал-майор Александр Федорович Редигер (с чьим трудом — «Комплектование и устройство вооруженной силы», удостоенным в 1886 году академической Макариевской премии, Николай-Петр познакомился еще в Ялте). Куропаткин сдержал свое слово офицера и подал в отставку. Но, если быть до конца честным — после намека императора. Полную отставку, надо сказать, Николай все же не принял, отстранив Алексея Николаевича только от должности и назначив в «распоряжение военного министра», а в качестве компенсации за потерю должности — наградив его орденом.