Первый отряд. Истина
Шрифт:
— Это он находился внутри меня? — спрашиваю я Данилова шепотом. — Этот уродец?
— Молчи, — почти не размыкая губ, бормочет Данилов. — Не смей оскорблять духа.
Дух тем временем снова принимает вертикальное положение — и медленно шагает по воздуху в мою сторону. Он останавливается в метре от меня. У него странные глаза. Как будто бы опрокинутые, инопланетные, птичьи. Такие бывают у человека, висящего вниз головой. Он молчит.
— Это ты помогал мне отличать ложь от истины? — обращаюсь
— Молчи! — отчаянно шипит мне в ухо Данилов. — Я же предупредил тебя, что надо молчать! Только истинный нойд имеет право разговаривать с духами!
— Но это мой дух…
Лицо Данилова становится серым от ужаса.
— Сейчас он тебя покарает.
Короткотелый подбирается ко мне совсем близко. Его лицо зависает в нескольких сантиметрах от моего. И я вдруг вижу: то, что сначала показалось мне злобой, — не злоба. Это бесконечное, вселенское равнодушие.
— И не введи нас во искушение, — бормочет вдруг Данилов. — И избави нас от лукавого… — двоюродный дедушка встает на колени и закрывает лицо руками. — Золотые рога Мяпдаша пусть укроют меня своим светом… уыамм-уыамм…
Короткотелый протягивает ко мне свои короткие темные руки. Он прикасается к моему левому соску, потом к правому. В его движеньях нет похоти — так дотрагиваются слепые, чтобы понять, чужак или свой.
Я закрываю глаза.
У него ледяные и твердые подушечки пальцев и такие же ногти.
И вдруг я чувствую, что этот твердый, отточенный лед… он словно бы вспарывает мою покрывшуюся мурашками кожу и медленно ввинчивается в грудную клетку.
Я открываю глаза и смотрю, как его пальцы погружаются внутрь меня. Крови нет. И это не больно — только очень, очень тоскливо и холодно, и невозможно дышать.
Его опрокинутые глаза смотрят в мои без всякого выражения. Холодные пальцы равнодушно ощупывают, подергивают и покалывают меня изнутри. Как будто пытаются нашарить в потемках дверную ручку или замочную скважину…
Они находят то, что искали. Внутри меня словно бы поворачивается короткий и острый ключ — и резко открывается дверь.
За этой дверью — вода. Чуть желтоватая, стояла вода. Когда он выдергивает из меня свои руки и соединяет вместе ладошки, эта вода до краев заполняет его пригоршню, и он выплескивает ее прямо на пол, прямо на клюкву и снег.
Впервые с тех пор, как я утонула, впервые с тех пор, как Эрвин вытащил меня из воды и применил метод Геймлиха, мне становится легко и просто дышать. Как будто из меня вычистили остатки хронической смерти.
— Ты поможешь мне снова отличать ложь от истины? — говорю я.
Он отрицательно качает головой. Он ничего не говорит, он просто пристально смотрит на меня, чуть выше бровей, в центр лба, — и в голове у меня сама собой появляется и тает равнодушная фраза. Когда знаешь истину, не имеешь выбора, Ника.
Потом он целует меня. В центр лба, куда только что смотрел, —
…Он отплывает от меня на два метра, переворачивается вниз головой и снова берет в руки бубен. Потом кидает его к моим ногам. А сам исчезает — не медленно растворяется в воздухе, а словно проваливается в бездонную монтажную склейку: вот кадр, в котором он есть, — а вот уже кадр без него.
Я смотрю на снег. Вода, которая пролилась из меня, прочертила, разъела на этом белом снегу пять кроваво-клюквенных букв: АНЙОВ… Я смотрю, как этот снег быстро тает. Как эти красные буквы теряют форму и разрастаются, расползаются по всему полу, по старым газетам блестящей россыпью болотных сморщенных ягод.
Я вспоминаю опрокинутые глаза короткотелого духа и думаю, что ему наверняка удобнее было писать справа налево.
Я поднимаю бубен, лежащий у моих ног. Он все так же прекрасен — но рисунок на нем изменился. В верхней части овала, поверх солнца с лучами-перышками, поверх одномерных, чуть кривых красно-желтых домиков, поверх серебристых чумов, поверх разноцветных человечков, зверей и птиц, нарисованы синие, с красными сердцевинками, языки пламени… В нижней части, под жирной чертой, мало что изменилось: полое дерево с кривыми ветвями без листьев, полые дома, полые чумы, люди, звери и птицы…Только теперь все это заключено в черный траурный контур луны — огромной, раздутой… И вдоль этого контура, по самой кромке луны, бегут блестящие буквы. Они блестят, как могла бы блестеть в пепельном свете луны спинка жука-оленя:
еиназаксдерпястеавыбс
Я смотрю на Данилова, стоящего передо мной на коленях. Его глаза плотно закрыты.
— Тебе дозволено разговаривать с духами, — шепчет Данилов. — И дух отметил тебя поцелуем… Это великая честь. Я собирался прогнать тебя, но теперь я должен предоставить тебе свой дом и защиту… Ты можешь укрыться здесь, у меня, от тех, кто гонится за тобой…
Он, наконец, открывает глаза и смотрит на бубен в моих руках.
Я протягиваю бубен Данилову, мои руки трясутся, и колечки, вдетые в мертвую кожу оленя, позвякивают, мелодично и нежно, как в оленьей упряжке, везущей тело мертвого Санты…
— Теперь бубен твой, — хрипло шепчет Данилов. — Духи предков отдали его тебе. Духи предков написали на нем эти буквы. Если прочесть их справа налево… — он неестественно выворачивает козлиную шею, — о каком предсказании идет речь?
9
Очередной отчет
При помощи вражеского агента N предпринято путешествие в Полую Землю (состав путешественников: агент Ы, агент Оборотень).