Первый отряд. Истина
Шрифт:
Это нам удалось. Через три года у нас был идеальный пес, который знал все команды, который скорее издох бы от голода, пуская слюни над миской с сырой говядиной, чем стал бы есть ее без нашего позволения, и который, кажется, искренне полагал, что во всем мире есть только два живых существа, достойных любви и внимания, — Эрик и я. Всех остальных он просто не замечал — либо воспринимал как врагов, если ему казалось, что они могут причинить хозяевам вред.
Он боялся Старуху — хотя и старался
Когда нам с Эриком исполнилось одиннадцать, Старуха сказала, что пора, наконец-то, проверить, как мы справились с нашим заданием. Она уставилась на нас своими слепыми глазами и сказала:
— Я жду представления.
Мы показали ей все, чему его научили, он выполнял наши команды безукоризненно и ждал от нас похвалы, а мы ждали похвалы от нее.
Она похлопала своими сухими ладошами и сказала:
— Неплохо. Но пусть он выполнит еще кое-что. Еще одно упражнение.
Мы вышли на улицу.
Она приказала нам усадить пса у входа, а самим идти в разные стороны. Он был спокоен. Он сидел смирно. Он умел ждать. Ведь «ждать» — это просто, это просто команда, одна из многих…
Когда каждый из нас отошел от него метров на восемь, Старуха сказала:
Теперь отдайте ему команду «ко мне». Одновременно.
И мы подчинились. Не знаю, чего мы от него ожидали — раздвоения, чуда… Но мы отдали ему эту команду. Одновременно, оба.
Стоя по разные стороны от него.
Я помню, как он тогда заскулил, — полный отчаяния и бессилия звук. Что-то похожее я с тех пор слышал только однажды: когда приказывал черноморской афалине прыгнуть через огненное кольцо…
Не знаю, чего мы от него ожидали, — для него это был выбор. Страшный выбор. Какой-то главный. Решающий. Не просто команда…
Он метнулся сначала ко мне, потом к Эрику, и снова ко мне, и обратно. Он крутился на месте, и выл, и дрожал, и обиженно лаял. Он улегся на землю. Так и не сделав свой выбор — решающий, главный. Он обязан был подчиниться обоим. Мы так его приучили.
— Эта собака никуда не годится, — презрительно скривилась Старуха.
— Эта команда была невыполнима! — возмутился кто-то из нас.
Ее глаза цвета плесни, цвета паутины, невыносимого цвета — они спокойно смотрели на нас. Потом она улыбнулась.
— Не бывает невыполнимых команд.
В тот день он отказался от пищи и от воды. И на следующий. И день спустя тоже. Он все время лежал на своем шерстяном черном коврике и как будто дремал. Если я или Эрик проходили мимо него, он вяло стучал хвостом по подстилке. Если мимо проходила Старуха, он чуть
Он не ел и не пил. На шестой день он пришел в мою комнату. Лег, положив мне морду на тапки. И умер.
— Не бывает невыполнимых команд, — сказала Старуха. — Но бывают команды, для выполнения которых приходится сдохнуть.
Мы сожгли его. Вместе с мусором, ночью. Так сказала Старуха. Мы не плакали. Солдаты не плачут по павшим животным. Солдаты не плачут вообще…
Но, вернувшись домой, я нарисовал его. С большими белыми крыльями.
«Ты стал ангелом», — написал я внизу. А потом спрятал рисунок.
…Мне одиннадцать. Мои вещи свалены на пол. Она в них рылась. Нет, они рылись в них вместе. Она же слепая, он конечно же ей помогал. Они нашли мой листок… Я прислоняюсь к стене. Холодное, скользкое чувство. Я заставляю себя войти в комнату брата. Они сидят за столом. Они смеются. «Овчарка с крыльями», — трясется Старуха, «С крыльями!» — хихикает вслед за ней Эрик. «Запомни, Эрвин, — Старуха обрывает свой смех на хриплом вороньем вдохе. — Запомни. Когда привязываешься к тому, кто тебе подчиняется, теряешь власть над собой».
Спустя три года у нас появилась другая собака. Она сказала, овчарки давно уже устарели. Она купила черного щенка Лабрадора.
Мы воспитали его без любви. Тупым и покорным.
…Я прислоняюсь к стене. Такое забытое чувство. Холодное, скользкое — как будто случайно проглотил дождевого червя, он теперь обживается там, у тебя в глубине, изучает твои влажные полости… Я заставляю себя войти в комнату брата. Они сидят за столом. Они смеются. Они меня слушают. Из-за перемотки мои голос звучит как смешное чириканье.
— …нет, ты н… ремирия не буд… перемир. нимаешь. Перемирия не б…. Нет, ты не понимаешь. Перемирия не будет. Это ловушка. Потому что она не придет. Надежда не пр ше нет ни среди жив… ртвых. …среди мертвых… Ее больше нет ни среди живых, ни среди мертвых.
Эрик смотрит на меня. Моими глазами. Светло-голубыми. Прищуренными.
Старуха смотрит на меня. Ее глаза цвета плесени. Невыносимого цвета…. Она перестает перематывать пленку.
Втроем мы слушаем мой взволнованный голос:
— …Я точно знаю, поверь. Надежда Русланова покончила с собой в сорок четвертом. На глазах у Старухи. Но в Полой Земле с ней сразу что-то случилось. Она погибла во второй раз. Она исчезла. Она ушла в вечный мрак…
Мы вместе слушаем молчание на том конце трубки. Ее дыхание. Дыхание Ники. Молчание Ники.
Потом ее шепот:
— Эрвин… Эрвин… но если конец… и если война… если все и так неизбежно, зачем им устраивать эту ловушку?…
Мы вместе слушаем, как я отвечаю: