Первый шпион Америки
Шрифт:
— А вы знаете, что можете отсюда не выйти? — Петерс взял в руки пропуск, выданный Сиднею, и для убедительности покрутил его в руках.
— А, вы обвините меня в попытке вербовки большевистского чекиста, — улыбнулся Сидней.
— Вы правильно мыслите, — кивнул Петерс.
— Жаль, что вы обо мне ничего не знаете, Яков Христо-фо-рович, очень жаль! Вы бы тогда не употребляли столь скоропалительных угроз, ибо они в нашем с вами разговоре ни к чему. Но вот в отличие от вас я многое знаю о товарище Петерсе, — Рейли многозначительно посмотрел на него.
— Что же вы знаете?
— Я знаю, к примеру, как в 1905 году одного молодого латышского революционера, которого звали Яков, арестовала царская охранка, он стал ее осведомителем и провокатором, как та же охранка направила его в Лондон, где действовала очень боевая группа революционеров, досаждавшая и лондонской
— Я не знал, — хриплым голосом отозвался Петерс.
— Разве? — Рейли улыбнулся. — Вы знали, дорогой. Потому как эти бобби были из числа наблюдателей, группа захвата должна была прибыть чуть позже, но у троицы нервы не выдержали, им лично хотелось получить награду от банка, вот они и высунулись, а вы их, как птичек, не умеющих летать: чик-чик-чик! И боевиков спасли, и себя. И скрылись. Даже жену бросили с дочкой. Девять лет прошло. Но для документов такого рода это срок небольшой. Они хорошо сохранились…
Рейли вынул сигару и, не спрашивая разрешения, закурил.
Ящик стола был все еще приоткрыт, и Петерс раздумывал, как ему лучше поступить с этим опасным шантажистом. Раздумья касались лишь одного: какой шум поднимется, когда эта история получит огласку. Рейли все же английский подданный, и просто так замять эту историю не удастся.
— Документы эти, конечно же, у меня не с собой, а в надежном месте, да и я лицо здесь в Москве сугубо официальное, направленное Форин офис. Я две недели назад был у Бонч-Бруевича, у Карахана, из его кабинета мы и разговаривали, так что прикройте ваш ящик стола и выбросьте из головы эти глупости! — улыбнулся Рейли. — Я же не мстить сюда вам приехал, а сотрудничать. И, надеюсь, мы неплохо поработаем. Вы же, как всякий разумный человек, способны к компромиссам. В девятьсот пятом вы легко на него пошли и не испытывали угрызений совести. Ведь так?..
Петерс не ответил, опустил голову. Он давно, с того еще дня знал: прошлое выстрелит в него из того самого револьвера, из которого он расстрелял тех глупых полицейских. Он тогда еще почувствовал странный холодок под сердцем и понял, что судьба не оставит эти убийства безнаказанными. Интуиция передалась ему еще от бабушки, которая умела предугадывать многие события и будущее людей наперед. Что-то передалось и Якову. Он, будучи маленьким, как-то потерял в лесу свою кепку и очень плакал из-за этого. Бабушка погладила его по остриженной головке и сказала: «У тебя будет еще много всяких кепок, не плачь, будет и красивая кепка из черной блестящей кожи. И все будут бояться ее. Только счастья она тебе не принесет…»
Яков хорошо запомнил ее слова. Он тогда не спросил, почему она не принесет ему счастья. Он еще толком не знал значения этого слова.
— Что вы хотите? — устало спросил Петерс, задвинув верхний ящик стола.
— Я уже сказал, вы, верно, забыли. Но я могу напомнить…
— Не надо. Для чего вы приехали?
— Попозже я вам все расскажу, не будем торопить события. Сегодня важно, что мы договорились. Так?
Петерс молчал. Можно, конечно, послать к черту этого щеголя, но, судя по всему, он не блефует, документы у него есть, наверняка то самое письмо-донесение в Лондон о посылке Якова Петерса как специального агента-провокатора, потому что другие Петерс уничтожил собственноручно. Нет и того капитанишки,
— Я не расслышал, господин Петерс, что вы сказали, — поднявшись и стряхнув пепел с сигары, улыбнулся Рейли. — Мы работаем вместе или нет? Не беспокойтесь, я надежный партнер и своих людей не подвожу.
— Работаем, — помедлив, отозвался Петерс.
16
Прошел почти месяц с той поры, когда Каламатиано побывал в гостях у Аглаи Николаевны. За это время его агенты активно заработали, и Пул получал самую обширную информацию о всех сторонах жизни большевиков. Но намеченный канал связи — через дом Лесневских — почему-то не работал. Несколько раз прибегал мальчишка и приносил сведения от Синицына, а горшок с геранью никак не перемещался на левую сторону, и у Каламатиано вроде бы не было формального повода, чтобы повидать Аглаю Николаевну. Ксенофон Дмитриевич понимал, что подполковник это делает намеренно и, возможно, он прав.
Снова объявился Рейли, и Каламатиано договорился о встрече с Локкартом. В конце мая наступили жаркие дни, зелень буйно облепила окна его кабинета, и по ночам он долго не мог заснуть.
«А почему я не могу просто так зайти в гости? — вдруг подумал Каламатиано. — Наверняка у Лсснсв-ских трудности с продуктами, а я в тот первый раз пришел с пустыми руками и просто обязан загладить эту оплошность. Да, так и надо сделать: просто занести небольшую посылочку. И ничего тут такого нет!»
Каламатиано вспомнил, как, сидя за столом, Аглая Николаевна боялась взять лишнюю картофелину и кусок селедки, поэтому он твердо решил занести ей скромный продовольственный подарок. Щедрый Робинс, прощаясь с ним, подкинул и ему кое-что из своих великих запасов, поэтому Ксенофон Дмитриевич вытащил пару килограммовых банок тушенки, две двухсотграммовыс пачки чая, банку кофе, полтора килограмма риса, столько же гречки и две коробки вермишели. Он понимал, что Аглая Николаевна начнет отказываться, но тогда Каламатиано объявит, что это премия за работу сына, обыкновенное внимание его консульства к тем, кто на них работает.
С Локкартом ему удалось договориться на пять вечера. Услышав, что с ним хочет переговорить Сидней Рейли, Роберт сам неожиданно оживился, изъявив несомненный интерес. Каламатиано заговорил о нейтральной территории, предложил даже встретиться у себя дома, но Локкарт быстро все сообразил и сказал, что мешать им никто не будет: Мура уходит на спектакль с Хиксом. Из дому они выйдут ровно в пять. Ксенофон Дмитриевич согласился на этот вариант.
Рейли обещал прийти в консульство в три, не позже. С утра Ксенофон сочинял для своих агентов идиомы, которыми они должны будут пользоваться, описывая те или иные ситуации. Так, вместо слов «германские войска» следовало употреблять понятие «сахарные заводы», количество солдат — количество пудов сахара, Германия как страна — сахарная промышленность. Австрийцы проходили под понятием «металлургическая промышленность». Конфеты, патока, сироп, пастила, карамель, пирожные — Каламатиано так увлекся, составляя новые понятия, что даже рассмеялся, представив себе чекиста, перехватившего такое донесение, где говорится, как уменьшилось количество пудов сахара и совсем пропала карамель (гранаты).
Около часа дня, даже не закончив составления шифрословаря, Ксенофон Дмитриевич спохватился, взял сверток, приготовленный для Аглаи Николаевны, и поспешил на Большую Дмитровку. Уже подходя к угловому дому, он невольно оглянулся и увидел позади человека со шрамом на левой щеке, неотступно следующего за ним.
«Брауде!» — вспомнил он, и его прошиб пот. До подъезда Ясеневских оставалось несколько метров. Еще бы немного, и он вошел бы туда, поднялся, позвонил в квартиру, которую сразу бы провалил. Каламатиано, не сбавляя темпа, пронесся мимо, свернул в Камергерский, а миновав его, вышел на оживленную Тверскую. Как назло, ни одного свободного извозчика. Ксенофон Дмитриевич пешком стал подниматься вверх по Тверской, напряженно размышляя, как ему отвязаться от назойливого хвоста, следовавшего за ним.