Первый удар. Книга 3. Париж с нами
Шрифт:
— При чем тут твой характер? Здесь вопрос не в характере. Что ты хочешь сказать?
— Я же отказался… Пусть и другие так же поступят. А если не все поняли, то уж не Рауль, конечно, сможет прочистить им мозги.
Он подносит рюмку к губам, но, не дотронувшись, ставит ее обратно и при этом проливает половину коньяка на стол.
— Да и потом, даже если я туда пойду, я ведь себя знаю, не смогу я сдерживаться. Что ты хочешь? Не умею дипломатничать. Могу только напрямик. Как дважды два четыре, сразу же сцеплюсь и со шпиками и со всей этой бандой.
Гранде допивает оставшийся в рюмке коньяк и, отмахнувшись рукой, говорит:
— Это точно, я такой! Не могу! Все что угодно, дружище, только не это!
— Отказаться самому еще недостаточно, — продолжает
Но Гранде нашел новый способ обороны.
— Скажи, а почему должен именно я? Почему сегодня утром все смылись, а? Нанялся бы кто-нибудь из ваших, вот бы он спокойно на пароходе и поговорил с ребятами.
В общем-то Анри с ним согласен. Но не может ведь он сказать Гранде, что тот прав.
— Сегодня утром стояла другая задача, — нашелся наконец Анри. — Надо было добиться массового отказа. И коммунисты должны были подать пример.
— Рассказывай! — насмешливо возражает Гранде. — А как же поступил твой подрядчик Фофонс?.. Он-то из ваших, он же был в вашем списке во время муниципальных выборов.
— С Альфонсом вопрос особый, — вынужден признать Анри.
— Да, вас не собьешь, — смеется Гранде. — Вы, как кошки, — всегда на лапки падаете. Попробуй вас переспорить — никогда не бываете неправы.
Анри больше не настаивает. Докер, который пришел вместе с Гранде, слышал весь разговор и за спиной Гранде знаками показывает: я согласен пойти, только молчок!
Немного погодя, когда Анри остался один, товарищ Гранде подошел к нему. Ничем не примечательный человек, не хуже и не лучше других.
— Я пойду на пароход, но не стоит об этом кричать на всех перекрестках. Только…
— Что только?
— Я не знаю, что им говорить. По правде сказать, я как-то никогда особенно не задумывался над всем этим. Я даже не вхожу в профсоюз. И уж если говорить откровенно, так я скорее был на той стороне. Поэтому ты мне и растолкуй все как следует.
— Славный ты парень, — только и мог сказать Анри и обнял его за плечи.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В десять часов утра
К десяти часам утра все еще нечем похвастаться. Первая задача, поставленная на маленьком совещании в пивной, — постараться переубедить тех, кто сегодня нанялся на пароход, оказалась нелегкой. Дело щекотливое и требует индивидуального подхода. Все остальное на мази, но пригодится позднее. Если потерпим неудачу с первым заданием.
Все остальное — это значит также летучие пикеты у ворот порта и, главное, у самого мола. Там уже прогуливаются с безразличным видом несколько товарищей. Они ходят парами или, самое большее, втроем, чтобы не дать охранникам повода разогнать их. Они должны сделать последнюю попытку отговорить тех, кто, несмотря ни на что, все же пойдет разгружать пароход. Ну, а если они ничего не добьются таким путем, придется — что тут поделаешь? — применить иные способы воздействия. Ни одному человеку, если только он не похож на этих зверей-охранников, не доставит удовольствия избивать другого человека. Но ведь дело идет о жизни миллионов мужчин, женщин, детей, которых надо защищать от этого парохода. Он не должен, ни в коем случае не должен быть разгружен, вот и все. Если у тебя нет другого оружия, если ты можешь только собственным телом преградить путь к пароходу — ты будешь последним трусом, если не сделаешь этого. Ты должен сказать: через мой труп! И, честно говоря, мало найдется таких, которые решатся на это. Не только из страха. Они придут сюда уже с неспокойной совестью. Пикетчики своими доводами еще больше смутят их. Разве может драться докер с докером ради работы, которую он сам считает гнусной? И если даже силы кажутся, на первый взгляд, равными, то одна сторона подкреплена сознанием своей правоты, а у второй от стыда руки дрожат; у одних взгляд тверже стали, у других — нерешительный, растерянный. И дело здесь вовсе не в характере. То же самое происходит даже с самыми закоренелыми — попадаются и такие, — которые готовы попрать
Надо было также поднять рабочих на предприятиях. Клебер, явившись в «Промочи глотку», сообщил, что он связался с Местным объединением профсоюзов. Но успеют ли до конца работы, до часу дня, организовать движение протеста и в какие это выльется формы — неизвестно. Все теперь зависело от коммунистов, работающих на заводах, от того, что они найдут возможным предпринять. Надо, конечно, считаться с условиями. Анри не обольщается. Он рассматривает все эти действия главным образом как предупреждение, как подготовку к мощной демонстрации, намеченной на завтра, на вторую половину дня. Они только что приняли об этом решение.
Завтра канун Нового года — не очень-то удачно получается. Но выбора нет. Время выбрал противник. Это не случайность, ведь то же самое было с пушкой. Грузчиков набрали заранее, в субботу утром, на все три дня. Как раз на те три дня, когда предприятия не работают. Три праздничных дня, когда труднее всего мобилизовать большое количество людей для мощного движения протеста. Какой же выход? Примириться с этим и предоставить событиям идти своим чередом? Может быть, и правда отложить демонстрацию на вторник, тогда она будет гораздо внушительнее? Но тут есть опасность — можно опоздать, как те пожарники, не помню из какого рассказа, которые прибыли на место, когда дом уже отстраивался. Впрочем, никто ведь не знает, не понадобится ли организовать еще одну демонстрацию во вторник. Если горючее все-таки будет выгружено, придется отступить на шаг и повести борьбу в другом направлении — срывать транспортировку бензина, агитировать рабочих на складе, шоферов грузовиков — да мало ли что еще нужно будет предпринять.
А пока что ясно одно: надо действовать и действовать немедленно. За весь сегодняшний день, ночь и завтрашнее утро штрейкбрехеры, да если им еще пригонят на подмогу солдат, успеют выгрузить немалое количество бензина. А этого нельзя допустить.
Робер вначале считал, что демонстрацию не стоит назначать на завтра. Послушать его, так никто все равно не будет разгружать бензин, он ручался головой за всех, даже за тех, кто нанялся утром. Даже если они, несмотря на все уговоры, придут на пароход.
— Во-первых, — убеждал он, — трюмы не успеют проветриться, и там будет так вонять, что хоть нос зажимай. К тому же людей набрали недостаточно, и рабочих в каждой бригаде окажется меньше, чем полагается. А уж этот номер им так просто не пройдет, это точно. Ребята, конечно, решат, что всякая преданность имеет свои границы, тем более, когда это касается янки. Кроме того, они, без сомнения, потребуют надбавки. Правда, их требование скорее всего удовлетворят. Они это понимают и, не будь дураками, постараются выжать как можно больше. Ведь известно, что никого нет жаднее штрейкбрехеров. Это одно. Но главное затруднение будет в другом. Бочки с горючим — это вам не игрушки. Кажется, что тут мудреного? Зацепили с двух сторон крюками и подняли. Но закраина-то у бочонка всего в каких-нибудь два сантиметра ширины, так что здесь нужно работать вот как точно! А среди грузчиков, которых удалось нанять, почти нет опытных людей. Только четверо или пятеро безработных имели дело с похожим грузом. Но опять: бочонок бочонку рознь — есть такие, что соскальзывают и очень неустойчивы… Солдатики наверняка хлебнут с ними горя. Бочонки полетят во все стороны. А вынимать их из трюма, думаете, легко? Здесь нужна сноровка. Упадет одна бочка — и не остановишь, все за ней покатятся, тут берегись. Словом, учитывая все это, ручаюсь, что еще одно наше усилие — и ребята откажутся… Вспомни, как было с грузами для Индо-Китая. Тогда тоже пошли работать штрейкбрехеры и солдаты. Так прежде чем начать погрузку, они раскачивались не меньше трех дней… Поэтому мне и кажется, что, если назначить демонстрацию на завтра и она провалится, это может принести больше вреда, чем пользы. А во вторник мы выступим вместе со всеми предприятиями, да к тому же у нас будет три дня на подготовку, так что мы сумеем нанести хороший удар и в самый подходящий момент…