Первый удар. Книга 3. Париж с нами

Стиль Андрэ

— Надо будет этим заняться.

Анри возвращается к Папильону, но тот, бледный как полотно, уже спит мертвым сном.

* * *

С тех пор как все докеры живут в одном здании, им часто случается помогать друг другу. Не успели вернуться от Папильона, как пришлось спешно бежать к Франсине, жене Жака.

У нее начались схватки.

Да, дети появляются на свет, не спрашивая, подходящий ли это момент.

Случись хоть на час раньше, не надо было бы посылать за Деганом. Он тогда приехал с Папильоном.

— А ты перед этим разве ничего не чувствовала? — спрашивает Жак.

— Всегда схватывает неожиданно, вам-то это незнакомо, — раздражается Франсина.

Жак и Франсина больше чем кто-либо

нуждаются в помощи. У Франсины здоровье очень слабое, чуть что — у нее белеет кончик носа, и она вся покрывается капельками пота. У Жака — рука до сих пор забинтована, и он совершенно беспомощен. А если Франсину надо будет уложить или помочь подняться…

Схватки начались как раз в тот момент, когда вернулась Полетта. Не заходя домой, она прямо побежала к Франсине. Только, когда первый приступ прошел, Полетта решила заглянуть к себе — квартира-то ее через три двери, — оставить там пальто и вернуться опять.

К своему удивлению, она застала Анри с двумя незнакомыми товарищами: с Полем и тем, который привез Папильона. Они все сидели за столом и завтракали. Анри попросил товарища зайти к нему на минутку и рассказать обо всем поподробнее.

Раз они собирают сведения по врачам, значит они могут арестовать Папильона, несмотря на его изрешеченную башку. Когда он проснется, надо его отвезти куда-нибудь, где можно будет его спокойно выходить. То же самое и в отношении остальных раненых. Их, кажется, семь человек и как будто у них, к счастью, ранения не очень серьезные. Зато, говорят, в госпитале лежит охранник, который здорово пострадал. Его кто-то из докеров саданул багром. Поделом ему… «За Папильоном смотрите в оба, — предупредил товарищ, — он очень воинственно настроен. Когда мы ехали в машине, он уверял, что завтра обязательно пойдет на демонстрацию. — Пусть увидят мою голову! — говорил он».

— Прости, но мне даже некогда отведать, чего ты тут наготовил. Вы сидите здесь, как ни в чем не бывало, а мы, женщины, тем временем… — И Полетта, на ходу поцеловав мужа, тут же убегает, не дослушав Анри, который хотел было ее познакомить с товарищами…

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

У руля в решительные минуты

Видимость обманчива. Хоть на столе и устрицы, и рыба, и ракушки, но Анри и Поль отнюдь не пировали, а только наспех перекусили.

Да и Полетта ничего плохого не подумала, просто хотела их поддразнить. Она не знала о пароходе, так как все утро убирала в комнатах, а в мясную даже не заходила — там по случаю предстоящих праздников полно народу. Ну, а для хозяина и Жизели прибытие парохода с горючим не такое уж важное событие. Они и не подумали сообщить об этом Полетте. Вообще для Жизели, после ее истории с американцем, нет на свете важных событий. Она ничем не интересуется, на все смотрит мрачно. Вот почему обо всех происшествиях Полетта узнала, только вернувшись к Франсине. Она немедленно побежала к себе, но не для того, чтобы извиниться за свой выпад, она о нем и думать забыла.

— А женщин вы предупредили? Раймонда знает? — спросила она.

— Да, но ты бы сама еще к ней зашла. Может быть, ей понадобится твоя помощь, — предложил Анри.

— Ладно. Франсине я все объясню, вместо меня около нее подежурят подруги…

— Как хочешь, решай сама.

Те полчаса, которые ушли на завтрак, вовсе не были потеряны. По многим причинам, а главное потому, что у Анри резко переменилось настроение. Бывает же так! Неизвестно, что выбьет тебя из колеи, и ты весь день сам не свой. Если ты не сделаешь хоть небольшой передышки, душевное смятение так тебя и не покинет, даже если ты этого не замечаешь. Передышка всегда полезна. Можешь в это время ни о чем не думать или думать о пустяках, душевное равновесие придет само собой.

Все утро Анри испытывал какое-то недовольство общим положением и самим собой. Дурным настроением и было вызвано его поведение во время демонстрации. Он злился и не мог

понять, что именно не ладится. Если знать, как в случае с Робером, можно бороться… А когда сражаешься, то перестаешь обо всем этом думать. Теперь у него было такое чувство, будто он поспал. Анри все понял. Во всяком случае, так ему кажется. Действовать, пожалуй, он будет в том же направлении, но исчезло подавленное настроение. До сих пор Анри только ощущал, почти физически ощущал, всю тяжесть борьбы. Как-то туманно, подсознательно, он чувствовал, что не может совладать с событиями, и они его захлестнули. Сейчас он хладнокровно, спокойно оценил положение. Оно тяжелое, но все же, надо признать, суровая правда лучше, чем то смутное недовольство, которое терзало Анри все утро.

В данном случае ясно: наступление ведем не мы. Противник выбрал самые благоприятные для себя условия, место, время. Он делал ставку на внезапность и на многое другое. Вот откуда это ощущение, что все действия докеров не продуманы, не организованы, бессмысленны. Вот почему — стоило наладить одно, как немедленно возникало что-то другое… Что и говорить, всякая борьба имеет свои трудности. Но разве сегодняшнее положение можно сравнить с тем, когда ты сам организовал борьбу, подготовил ее, руководишь ею, как, например, во время забастовки… В этом случае успех, одержанный в чем-то одном, влечет за собой новый успех, даже если в конце концов и не удается добиться полной победы. Продуманную, подготовленную общими усилиями борьбу ведешь с самого начала с воодушевлением, и каждый успех придает тебе новые силы…

Но когда первый удар наносит враг, эти благоприятные условия отсутствуют, и весь твой боевой опыт оказывается бесполезным. Так было и во время борьбы против отправки пароходов в Индо-Китай. Тогда удалось достичь лишь частичной победы. Но никогда еще все это не ощущалось так ясно, как сегодня… Да и понятно: ведь этот первый удар врага был не шуточным. Американский пароход с горючим стоит у вас под носом, но попробуйте до него добраться! Вас отделяет от него узкий мол длиной с километр, запруженный охранниками… Совершенно ясно, во всяком случае на первый взгляд, что разгрузка и погрузка парохода целиком во власти противника: он может делать все, что ему захочется. А ведь цель борьбы — помешать разгрузке. Какая же может быть иная цель? Пусть будут одержаны какие угодно успехи, как, например, сегодняшняя демонстрация металлистов, пусть удастся демонстрация, назначенная на завтра, все равно, — если это не приведет к срыву разгрузки парохода, — все это будет бесполезным разбазариванием сил, мелкими победами, лишенными всякой ценности, как фальшивые монеты… Все это так, но нельзя же назвать пустячным делом то, что столько людей поднялось на борьбу. Такие вещи всегда приносят пользу… Но все же цель кажется еще недосягаемой. Почти недосягаемой. Высокая стена стоит между успехами, достигнутыми докерами, и целью их борьбы. Эту цель временами даже теряешь из виду… Да, теперешнее сражение не похоже на все предыдущие. Но никакая паника не может быть оправдана, даже если ты предвидишь поражение, даже если оно кажется тебе ужасным. Ты должен сознавать, что поражение возможно — вот отправная точка. И лишь то, что удастся пядь за пядью отвоевать у врага, отодвинув тем самым поражение, должно считаться достижением и придавать уверенность… Но откуда черпать воодушевление? Как же сражаться и возможно ли вообще сражаться?

Возможно, если помнить: борьба в таких условиях — сама по себе уже огромный успех. Каков бы ни был конец, еще никогда в истории не бывало, чтобы такие усилия народа оказались напрасными. Во всяком случае, раз столько людей пришло в движение, будет проведена глубокая пропашка…

Возможно, если не забывать: народные массы перешли в наступление повсюду, во многих других уголках Франции, да и во всем мире.

Анри, тот может быть и способен помнить обо всем этом, но как же остальные? Многие видят в первую очередь только то, что у них прямо перед глазами.