Первый удар. Книга 3. Париж с нами

Стиль Андрэ

— Послушай, Анри, когда мы сюда подходили, я заметил доктора. Он как раз шел по тротуару.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Прогулка доктора Дегана

Все эти дни у доктора кошки скребут на сердце.

Еще вчера утром, узнав о прибытии парохода, он прекратил прием больных и вернулся домой. Зачем он это сделал, он и сам толком не знал. На всякий случай, а вдруг он понадобится.

— За мной не приходили? — сразу спросил он у жены.

Но Иветта в ответ только отрицательно покачала головой и отвернулась. Все ясно — она продолжает на него сердиться и способна дуться до самого вечера. Хорошо еще, если обойдется без слез…

Сейчас, думая о стоящем у причала пароходе, о том, что докеры, — лучшие из них, — отказались на нем работать, Деган невольно вспомнил о недавнем споре с Анри. Но с тех пор обстановка изменилась.

Теперь уже речь шла не о том, чтобы выдвигать свои соображения, отстаивать их, даже если он и сам бывал в этом не очень убежден, рьяно защищать их из ложного самолюбия, даже понимая всю несостоятельность своих доводов. Этим можно было заниматься раньше, а теперь нужно было действовать и действовать решительно. Но что именно надо

предпринять, Деган не понимал. Разве демонстрация, которую устроили рабочие, может к чему-нибудь привести? Деган всегда был противником таких методов. Демонстрантов изобьют, ну а дальше? Правда, Деган и сам не очень-то ясно представляет себе, какие можно принять более действенные меры борьбы. Лично он — сторонник других методов. Можно, например, обратиться к властям, выразить протест от имени самых почетных граждан города… Выбрать, конечно, нужно таких людей, которые пользуются наибольшим уважением, а не пускать в ход одни и те же фамилии, которые вечно повсюду фигурируют… Ради такого серьезного случая Деган готов уговорить всех тех, кто в действительности представляет городскую общественность. Рабочие, безусловно, сила. Деган достаточно «современен», как он сам о себе говорит, чтобы это признавать. И он искренно хочет помочь рабочим в их борьбе. Но на американцев и французские власти протест рабочих не произведет никакого впечатления. Их протест в порядке вещей. А вот было бы совсем другое дело, если бы заручиться поддержкой людей с громкими фамилиями, привлечь крупных предпринимателей города, судовладельцев, таких влиятельных людей, которые испокон веков живут в городе и которых все знают… Попытаться можно. Но с ними всегда одно и то же. Эти люди чересчур уж пугливы. Как только они почувствуют в воздухе волнение, они палец о палец не ударят. При их уважении к собственной персоне, их иногда соблазняет перспектива вмешаться в ход событий, повернуть руль и помочь Франции лечь на правильный курс. Но они согласны сделать это только в спокойное время и при условии, что инициатива будет исходить от них. Кстати, вся эта местная знать убеждена, что как только они соблаговолят открыть рот, все их пожелания немедленно будут выполнены. Они твердят: настанет день, когда нам придется сказать свое слово. И тогда все пойдет по-иному. Конечно, коммунисты попытаются воспользоваться этим вмешательством и даже будут присваивать себе их победы, но столпи общества выше этого. Не все ли равно им, что будет потом… Да и кого коммунисты смогут обмануть? Это лишь докажет, наперекор утверждениям коммунистов, что местная буржуазия — ни слишком мелкая, ни слишком крупная, словом, настоящая буржуазия — еще обладает достаточным здравым смыслом и может без чужой помощи найти правильный путь. Нечего сваливать на нас ответственность за неблагополучие в стране, утверждает эта буржуазия, виноваты политиканы, карьеристы, да, да, именно те ничтожные людишки, за которых мы, правда, голосовали, но за кого же нам оставалось голосовать? Да, именно их деятельность и приводит к таким печальным результатам, но мы тоже относимся отрицательно к их политике. А вот коммунисты, называя этих людишек «буржуазией» и валя всех в одну кучу, занимаются самообманом, вернее обманом народа.

Но пусть коммунисты не надеются, что мы скажем свое слово именно в тот момент, когда они поднимут весь город на ноги и снова всех взбудоражат. Тут может создаться впечатление, будто мы помогаем им, а мы еще не дошли до того, чтобы идти на буксире у коммунистов. Об этом не может быть и речи.

Деган знает, что буржуазия именно так и рассуждает, вот откуда его колебания. К тому же он понимает, каких ничтожных результатов сумеет добиться местная знать, если она станет действовать в одиночку. Но в то же время Деган находит неэффективной и борьбу рабочих, раз они тоже действуют в одиночку. С его точки зрения, они терпят поражение за поражением. Он бы лично посоветовал рабочим вести себя поскромнее, не так громко распевать «Марсельезу», а когда у буржуазии появится уверенность, что ее голос не будет перекрыт, ей тоже захочется запеть «Марсельезу» — на свой лад. Честно говоря, Дегану до сих пор и несмотря ни на что все же больше по душе исполнение «Марсельезы» на приемах и во время официальных церемоний, хотя оно тоже имеет свои недостатки. Но рабочие, с точки зрения Дегана, поют ее слишком крикливо, вызывающе, резко. Идеалом было бы, хотя в этом-то и трудность, соединить положительные качества обеих сторон. Но для этого необходимо, чтобы в нужный момент обращались к нему, Дегану, хотя бы за советом. Ведь существует движение за мир. И Деган является его председателем, ведь так? Ну, а на что все это нужно, если в решающий момент каждый продолжает поступать по-своему, ни с чем не считаясь? Вот и сегодня коммунисты действуют очертя голову, ни с кем ничего не согласовав. На этот раз они решили обойтись даже без сторонников мира. Они перегнули, что там ни говори. Деган поставлен в дурацкое положение, но речь не только о нем. Он думает обо всем движении и заботится об интересах самих коммунистов. Дело их, конечно, но обидно, когда видишь, какие они совершают глупости, и ни с кем не хотят даже посоветоваться.

Понятно, Деган чувствовал себя обиженным, но дурное настроение было вызвано еще и другим. Каждый раз, когда он взглядывал на жену или думал о ней, его охватывал глубокий стыд и угрызения совести. Краска заливала его лицо, несколько отекшее после попойки. Надо сказать, что вообще Деган не пьет, — вернее, давно не пил. И это еще усугубляло его проступок. В пятницу Деган провел вечер у одного из своих пациентов, который не дурак выпить. Доктор, правда, выпил не очень много. Он просто был под хмельком, весел, ну, пожалуй, даже слишком весел. Но ведь все мы далеки от совершенства. Когда Деган навеселе, в нем просыпается студент-медик. Он вспоминает свою молодость и пускает в ход весь тот грубый лексикон, который был в моде среди студентов. На следующий день он с омерзением вспоминает о своем вчерашнем поведении и его мучает раскаяние, даже если жена и не видела его в пьяном виде. Но еще хуже бывает, когда Иветта видит его в таком состоянии и сгорает от стыда за него, как это было в пятницу вечером. Ему казалось, что он ничего дурного не делает. Просто мило шутит и поддразнивает жену. Нельзя быть такой кисейной барышней! Деган смеется над нею, силой обнимает ее, нарочно говорит слова,

которые ее злят. Ее раздражение доставляет ему удовольствие. До чего же она миниатюрна рядом с ним! Иветта разражается слезами, и тогда Деган приходит в себя. В пятницу она тоже плакала. Правда, сначала она дала ему пощечину и, воспользовавшись его растерянностью, вырвалась из объятий.

— Ты настоящий хам!

Деган неестественно рассмеялся, иначе ссора могла принять слишком серьезный характер.

Когда они легли спать, Иветта повернулась к нему спиной. Деган дотронулся до нее пальцами и пошло, все с тем же дурацким, как он сам чувствовал, смехом, просил прощенья. Он уже понимал, как омерзительно его поведение, но старался пробудить в себе презрение к жене, чтобы заглушить угрызения совести. Но его напускной веселости хватило ненадолго… Иветта расплакалась, и его доброе сердце, сердце здорового, хорошего, честного человека, одержало верх. Он знал, что лучше всего молчать, чтобы не наделать еще больших глупостей, и ждать завтрашнего дня. С чувством гадливости к самому себе он заснул.

Такие драмы, кстати, ставшие очень редкими за последние годы, вызывали в памяти все то тяжелое, что было в их совместной жизни. Первые годы Иветта была с ним несчастна. Они поженились, когда ей не было двадцати лет, а ему уже было около тридцати. О жизни она знала мало и на всех ее взглядах лежала печать чистого, наивного, детского восприятия мира. Деган же был не столько начинающим доктором, сколько бывшим студентом-медиком. И не из самых тихих. Он относился цинично ко всему и главным образом к любви. От того, что он все знал о человеческом теле, столько изучал его во всех видах, возился с ним, резал его живым и мертвым, у него создалось извращенное представление о любви. Да и полюбил он поздно. Вернее, он заранее, с холодной расчетливостью решил жениться только тогда, когда дотла прожжет то, что называл своей молодостью. Жену он будет выбирать долго, придирчиво, обдуманно. Главную роль тут будет играть физическая красота и молодость… А на остальное наплевать… Жена должна быть маленького роста, живая, хохотушка, но главное — с хорошей фигурой, с веселым, задорным взглядом, светлым и открытым. Деган мечтал, что жена будет на него смотреть подобострастно и покорно. Благодаря ей он сможет чувствовать себя настоящим, уверенным в себе мужчиной, с мнением которого считаются. В те времена Деган носил бороду, чтобы придать себе более мужественный вид. Таким он был, и ничего тут не поделаешь! С тех пор, к счастью, он сильно переменился.

Иветта в общем отвечала его требованиям. Но она его любила и ждала счастья. Ей пришлось глубоко разочароваться. Иветту оскорбляли студенческие манеры мужа. Он продолжал пить, петь, ругаться, называть все своими именами, — правда, только дома, на людях он вел себя сдержанно и пристойно, создавая себе необходимую для начинающего доктора репутацию.

Другая бы на месте Иветты только плакала, но она повела борьбу. Единственным ее оружием были кротость, нежность и ее любовь ко всему тому хорошему, что было в Дегане и о существовании чего он часто и не подозревал. Правда, нередко ей приходилось прибегать и к слезам. Мучительные годы пришлось пережить Иветте! Но в конце концов она выработала в себе мужество и оказалась сильнее его. Муж полюбил ее по-настоящему и перестал относиться к ней, как к вещи. Иветта стала для Дегана другом. Теперь все, что наводит его на воспоминания о прошлом, вызывает у Дегана острое чувство стыда и презрения к себе. Жена никогда ни о чем ему не напоминает. Деган понимает ложность своих прошлых взглядов на жизнь, на молодость. Но разве он во всем виноват? По-видимому, и это — одна из болезней нашей эпохи. Сколько достойных, благородных людей среди того общества, в котором живет Деган, еще сохранили в себе то же ложное представление о жизни…

Сейчас Дегану больше всего хотелось подойти к Иветте, обнять ее, но уже осторожно, чуть прикасаясь своими большими ладонями к ее нежным плечам, как бы оберегая ее от самого себя. Он прижмет ее, такую маленькую, хрупкую — ведь ее так легко ранить как физически, так и морально, — и признается во всех своих провинностях, в которых он раскаивается. Но несмотря на это душевное просветление, доктор испытывал чувство раздражения, вызванное Анри и его товарищами. А может быть, к этому, примешивалось ощущение своей вины перед женой?

Они решили обойтись без него. И как бы там ни было, доктор был кровно на них обижен и считал себя оскорбленным. Они поставили крест на всех, кто не придерживается коммунистических взглядов, им некогда втягивать их в борьбу, так как события не терпят, — все это Деган еще мог бы отчасти понять. Но как не вспомнили о нем, никто не вспомнил, даже Анри… Вот этого Деган не может простить… Нельзя же ставить его на одну доску со всеми остальными участниками движения за мир. Они защищают мир, суверенные права, борются против перевооружения Германии и только поэтому поддерживают коммунистов, хотя, надо отдать им должное, делают они это охотно и чистосердечно. Но с ним-то, Деганом, все обстоит совсем иначе. Ведь он сам пришел к коммунистам. Из этого, конечно, не следует, что он с ними сходится во всем. Повод для разногласий он всегда найдет… Но он чувствует себя раз и навсегда связанным с коммунистами, вне зависимости от своих убеждений… Конечно, у него иной образ жизни, другие взгляды, но все же он с ними… Деганом руководит какой-то инстинкт, который упорно, настойчиво толкает его к коммунистам. Пусть у них имеются тысячи недостатков, но его инстинкт не позволяет ему придавать этому значение. Все эти недостатки или свойственны отдельным людям или же носят временный характер. И тайная мечта Дегана — следовать почти во всем коммунистам, руководствоваться во всех своих поступках примером рабочего класса в целом и коммунистической партии в целом.

Вот почему он считает невозможным, совершенно невозможным, чтобы коммунисты сегодня начисто забыли о нем. Они должны к нему прийти. Уж Леруа-то во всяком случае придет. Конечно, без всякого сомнения, он принесет тысячу извинений, но лучше поздно, чем никогда. Деган, в свою очередь, обязательно обругает его: пришли бы раньше, я бы смог повидаться с нужными нам людьми. Давайте выпустим листовку к широким слоям населения… Словом, во всех своих предложениях Деган остался бы верен своей точке зрения… Но никто к нему не пришел. Правда, в субботу у него был этот… как его? Папильон. Но обратился он к нему как к врачу. Для этого помощь Дегана понадобилась, а вот для всего остального он не нужен никому, — ни Леруа, ни его товарищам.