Первый визит сатаны

Афанасьев Анатолий Владимирович

— Гляди, чего он, падла, припас, — смешливо возник голос Вовчика. Он Вовчика узнал еще прежде, а ведь тот разбился в арматурной яме. Странно все это было. Старый ведьмак вслух погоревал, и слова его доносились откуда-то из тридевятого царства.

— Чуток вы перестарались, похоже, ребята. Кабы не околел. Хозяин не похвалит.

И опять Вовчик:

— Дышит, не боись. Таких надо давить беспощадно. От них одни убытки.

— Не тебе решать, милый друг… Значит, не захватил статуэтку, Бог ему судья… Ну-ка, ребятки, оттащите его подальше к мусорному бачку. Нехай продышится.

Уже под утро Алеша приполз к поликлинике

номер восемь и вскарабкался на каменное крылечко. Встать, преодолеть дверь у него, конечно, сил не было, и он терпеливо ждал, когда кто-нибудь выйдет и споткнется об него. Правый глаз не открывался вовсе, может, весь вытек, зато левым он жадно наблюдал, как над московскими крышами высоко-высоко прорезывается алый неба клочок.

Три недели Алеша пролежал в больнице, из них двое суток оклемывался в реанимации. Пока его одноклассники веселым гуртом сдавали экзамены на аттестат зрелости. Приятели навещали его и утешали, как могли. Они приносили ему яблоки и виноградный сок. Приходил и классный руководитель Петр Магометович, который уверил его, что, разумеется, при таких крайних обстоятельствах ему позволят сдать экзамены экстерном. Более всего раздражали Алешу мать с отцом, которые неумело изображали скорбь. В реанимацию их, слава Богу, не пускали, зато в палате они устроили гнусное представление, потешая больных и медицинский персонал. Алеша им любезно улыбался. Объяснений никаких не давал ни им, ни следователю прокуратуры, которого притащила мать. Он ни на кого не жаловался и ни к кому не имел претензий. Говорить с родителями ему было не о чем. Он тускло, упоенно ждал, когда подживет, окрепнет разбитое тело и восстановится зрение. Мыслью о непременном, скором, желанном свидании с «Паклей» он только и утешал себя по ночам.

На воле в первый же вечер позвонил Федору Кузьмичу, поделился бедой. Пожаловался, что чудом жив после адских побоев, но руки и ноги все равно плохо гнутся.

— Обещали помочь, дядя Федор, помните?

— Хорошо, — сказал Федор Кузьмич. — В следующий раз я с тобой пойду.

Ждать долго не пришлось, ведьмак позвонил на третий день. Поинтересовался, как Алеша себя чувствует, не надо ли каких лекарств? Сказал, что эти звери и его чуть не ухайдокали, когда он отбивал у них полуживого Алешеньку.

— Но ты сам виноват, малышок, — взгрустнул «Пакля» в телефоне. — Помнишь, как ты еще раньше Вовчика обидел. А ведь он слабонервный, за ним три срока. До слез ему хочется человеческого обхождения.

— Да я понимаю.

— Всегда надобно старших уважать. Почему не принес статуэтку? Хозяин серчает. Это опять же к добру не приведет. Мертвяков знаешь сколько сейчас находят на улице без опознавательных признаков личности? Тебе что же, эта вещица дороже головы?

— Дурак был, простите!

«Пакля», на другом конце провода радостно поежился. Сглотнул слюну. Он такого глубокого, страстного, но совершенно лживого раскаяния и на яростных, с применением особых мер воздействия допросах не слыхал. Этот мальчуган, безусловно, далеко пойдет, если его заранее не остановить.

— Ну и ладушки, — сказал он, по привычке сально хихикнув. — Даю тебе последний шанс для исправления. Придешь вечером в Парк культуры, сядешь на скамейку неподалеку от «Чертова колеса», к тебе подойдут. Но гляди, без глупостей, малышок!

— Второй раз на рожон не полезу.

— Приятно слышать. Не вздумай хвоста притащить.

Тогда уже все, отбой. Понял меня?

— Да.

Тут же Алеша перезвонил Федору Кузьмичу и передал ему разговор.

— Делай, как велено, — распорядился канатоходец. — Я буду неподалеку.

Как стемнело, к Алеше на скамейку бухнулась женщина лет тридцати, расхристанного обличья, с сигаретой в пальцах. Чуть не на колени к нему взгромоздясь, обдала перегаром. Глазеночки веселенькие, мутные, острые. Прокаркала глумливо:

— Какой мальчонка хорошенький! Прямо пупсик. Чего жмешься, не укушу!

Алеша вежливо спросил:

— У тебя ко мне дело, что ли, тетенька? Захохотала стерва, как в падучей забилась.

— Ой, уморил, деловой! Ох ты, цыпленочек ненадкушенный. Я бы с тобой занялась, да некогда. Давай, чего принес!

Алеша изобразил тупое удивление:

— Ты от деда?

— Ага.

— Он ничего про тебя не говорил. Не-е, так не пойдет. Кто ты такая? Я тебя знать не знаю.

— Тебе и не надо знать, дурачок. Узнаешь, худо будет. Доставай, доставай товарец!

Алеша сделал движение, будто лезет за пазуху, но будто передумал. Сказал твердо:

— Не обижайся, тетенька, боюсь! Меня и так уже покалечили. Не хочу опять влипнуть. Пусть дед сам придет.

— А ты шустрый, — заметила женщина. — Надеешься Ивана Игнатовича кинуть? Сосунок ты несчастный, жалко тебя. Такой гладенький, пухленький, дай поцелую!

Не успел Алеша отстраниться, обвилась вокруг шеи, да так впилась в рот, словно сто пиявок. Хоть ему было противно, он стерпел. Сосала минут пять, постанывая, давя грудью на грудь, как пожирала. Когда отпустила, у него рот заиндевел. Потрогал губы — твердые и больно.

— Отдашь игрушку?

— Только деду!

— Нарываешься?

— Не сердись, тетенька.

Отряхнула юбку, сигарету щелкнула в траву.

— Что ж, валяй за мной, коли так. Не схотел по совести, схлопочешь по закону. Иди сбоку, отстань шагов на десять.

Кругами вела к Нескучному саду, и было понятно — зачем. Если кто за ними вяжется, его легко засекут со стороны. У ведьмака, конечно, шпики тут и там натыканы. Алеша подумал, что Федор Кузьмич, который где-то рядом, теперь наверняка отстанет. Перехитрила и на сей раз старая каракатица. Еще был момент рвануть когти, выскочить наискосок мимо кортов на проспект, там до метро три остановки. Темно в Нескучном саду, фонарей мало, и все вполнакала — жутковато. Кофточка лихой поцелуйницы светлым пятном маячит впереди. На губах ее смрадное дыхание. Ну уж нет, подумал Алеша, я не заяц, чтобы скакать по ночным кочкам. Они пришли туда, где в овражке пузырился синий прудок, и столетние липы переплелись ветвями в чудовищном усилии. Отлично знал эту местность Алеша, да уж не в последний ли раз его сюда занесло. Много невинных жертв прибрал Нескучный сад.

Луч фонарика прыснул ему в глаза, и голос ведьмака прогнусавил из тьмы:

— Опять, малышок, фордыбачишь. Все тебе неймется. Почему не отдал статуэтку Марфутке?

— Указу не было. Я ее первый раз вижу. Как отдать в чужие руки.

— Вещица с тобой?

Статуэтку Алеша оставил дома. У него вообще в карманах ничего не было, кроме двух автобусных билетов и пятачка на метро. Он сказал грустно:

— Я ее, дедушка, наверное, по дороге обронил. Всю дорогу в кулаке нес, а теперь нету. Давайте поищем на тропке. Вы посветите фонариком.