Пес, который говорил с богами
Шрифт:
Здесь манипулировали поведением животных, наблюдали, сравнивали, описывали и публиковали результаты. Люди с воображением легко получали денежные гранты на подобные исследования — нужно было только придумать новый, неожиданный проект. Хорошо организованные базовые исследования обеспечивали приличную жизнь. Это был удобный мир — для ученых. Для Дамиана жизнь была далеко не так хороша. Он жил в мире, построенном на принципах несвободы и безумия. Он не мог больше полагаться даже на такую простую вещь, как пол клетки, который здесь был его злейшим врагом, постоянно атаковал его, и он ничего не мог с этим поделать. Он мог укусить или ударить пол — он так и поступал, — но это ни к чему не приводило. Мог кричать или подпрыгивать, скулить в ужасе и замешательстве —
Здесь он понял, что бежать или драться — неподходящий выбор, когда оказываешься лицом к лицу с жуткой болью, от которой никуда не деться. Правила вселенной здесь были иными, и выбор тоже был иным. Когда-то гордый питбуль научился сдаваться, а это умение пришло далеко не сразу. Он научился подчиняться и уступать полнейшей беспомощности. Его постоянно били током, и он никогда не знал, когда его ударит снова. Иногда звуковой сигнал предупреждал его, иногда нет. Иногда он звучал, и ничего не происходило — такое было хуже всего. Иногда громкий, пугающий шум, очень болезненный для слуха, возникал без всяких причин, еще больше дезориентируя сокамерников, методично толкая их навстречу безумию.
Но даже в безумии была своя система. Исследователям нужны были его ужас и отчаяние, они заботливо поддерживали их. Денежные гранты — весьма внушительные суммы — зависели от того, смогут ли ученые спровоцировать у собак разрушительное стереотипное поведение, связанное с разного рода расстройствами, беспомощностью, отчаянием и безумием. Эти люди и несчетные сотни других ученых занимались этим годами, снова и снова.
Несмотря на все это, Дамиан не озлобился. Гены бесчисленных тысяч поколений предков требовали, чтобы он подчинялся этим людям. Сознавая их превосходство, он никогда не сопротивлялся Севиллу и тем, кто с ним работал. Он был бульдог, настоящий рабочий бульдог, а бульдоги не восстают против людей из-за боли. Его кровь требовала непререкаемого повиновения. Собаки его породы отличались потрясающей отвагой, которая заставляла их умирать в адских схватках, растоптанными в пыль, разодранными дьявольскими челюстями противников, под ударами рогов и копыт взбешенных быков. Они умирали, почтительно виляя хвостами, глядя в глаза хозяев, чтобы в последний миг жизни увидеть там одобрение. Только благодаря всему этому Дамиан так долго сохранял рассудок, принимая муки, не упрекая людей. Была и другая причина: он чувствовал, что все в этой комнате происходило по воле ужасного темноволосого человека в белом халате, альфа-лидера, начальника над всеми, кто здесь работал. Ужас Дамиана перед ним был безграничен.
Произошло это случайно: когда пол в первый раз ударил пса током, Севилл как раз приблизился к клетке и стоял, глядя на собаку. Дамиан увидел, как человек показал на него в момент разряда. Страх породил жесткую подсознательную зависимость между болью и случайным появлением Севилла. Этот человек стоял около его клетки, и тут произошел удар. Он чувствовал запах мужчины или его сигарет — и приходила боль, острая, мгновенная, невыносимая. Возник непредусмотренный условный рефлекс — а Севилл даже не подозревал об этом.
Так что, когда дверь во внешнюю комнату оставалась открытой и Дамиан видел Севилла, он каждый раз возбужденно пытался предугадать действия мужчины. Изо всех сил пытался понять, за что его наказывают. Собаке, как любому кающемуся грешнику, понятна концепция наказания, несмотря на то, что многие бихевиористы отрицают такую способность. Наказание, сознание вины и прощение занимают то же место в собачьей картине мира — и так же напрямую связаны с душой, — как у любого падающего ниц монаха. Дамиан постоянно смотрел на дверь, ожидая увидеть Севилла. Он пылко и безнадежно ждал возможности угодить человеку, предотвратить боль, которую человек зачем-то причинял ему. Бывают собаки, которым нет дела до одобрения хозяев: избалованные домашние тираны или равнодушные псы,
Темпы «стимуляции страха» росли по мере продолжения исследований. К электрическим разрядам от пола прибавились такие же разряды от кормушек и водяных дозаторов. Когда, доведенный до отчаяния голодом и жаждой, Дамиан приближался к резервуарам, он всегда вынужден был соизмерять возможность получить удар в язык со своими насущными нуждами. Большую часть времени его опасения были напрасны, но иногда — и всегда непредсказуемо — в его чувствительный язык било током, и он с ворчанием отскакивал в дальний угол клетки, пока голод или жажда снова не приводили его к кормушке.
Существование в этом аду брало свое. Дамиан и другие собаки начали демонстрировать те самые повторяющиеся движения, которых добивались люди. Дамиан раскачивался в своей маленькой клетке из стороны в сторону, создавая себе таким образом милосердный мир предсказуемых движений, предсказуемых схем, предсказуемых ощущений.
Добившись желаемого, ученые стали накачивать собак разнообразными психостимуляторами, тестируя их способность ослаблять индуцированное стереотипное поведение. Временами под воздействием наркотиков к Дамиану возвращались естественные реакции, и он терял над собой контроль. В такие дни люди с величайшей осторожностью брали у него кровь или вводили лекарства. Вообще-то пес ни разу никого не укусил и даже не пытался, но благодаря своей внешности давно заработал незаслуженную репутацию свирепого монстра. Когда ему вводили психостимуляторы, эффект был непредсказуемым: он дважды на несколько минут впадал в безумный гнев и неистовство. Для Дамиана это был сверхъестественный опыт; обнаружив, что рычит на богов в белых халатах и даже пытается их укусить, он стыдился и пугался. Когда наркотики переставали действовать, он понимал, что поступил Плохо, и чувствовал себя очень виноватым перед людьми.
Чейз, любимый студент Севилла, возражал, чтобы питбуль участвовал в исследовании.
— Да он же убьет кого-нибудь, вы только взгляните на него, — кричал он через всю комнату, когда Севилл и Том боролись с животным во время одного из его приступов наркотической безумной ярости. Они пытались взять у него кровь из вены, а Дамиан с остекленевшими глазами отчаянно вырывался. Том удерживал его палкой с петлей. — Это чокнутый питбуль, ради всего святого.
— Заткнись, Чейз, — ответил Севилл, — подай мне вон тот шприц — если, конечно, не боишься подойти поближе.
Он схватил пса за переднюю ногу и пристроил на ней жгут. Чейз негромко выругался и подобрался поближе.
— Видишь ли, у меня нет своего человека на небесах, как у Томми, и нет твоего чертова везения, вот и все. Держи. — Он передал шприц Севиллу, который проворно вонзил иглу в перетянутую вену собаки и медленно вытянул кровь. Когда шприц наполнился, он придержал его одной рукой, а другой развязал жгут.
— Верно, ты не так удачлив, как я. — Севилл вытащил шприц и на секунду зажал место укола. — И не так красив. — Он отступил назад, глядя, как Том пытается запихнуть пса обратно в клетку. — Ты просто нажимаешь на кнопки, пока мы с Томом делаем самую грязную работу. — Севилл говорил шутливо, и Чейз мельком взглянул на Тома — не улыбается ли тот.
— Да, и в один прекрасный день, пока вы с малышом Томми будете нежиться в постельках, этот ублюдок откроет клетку. И тогда вы лишитесь одного хорошего программиста. Здорово, правда?
Севилл внимательно рассматривал кровь.
— Тебя это действительно беспокоит? — спросил он, не оборачиваясь.
— Да, я чертовски беспокоюсь. Этот проклятый пес — совершенно психованный. Он выберется оттуда и сожрет нас всех. По-моему, не такая уж странная мысль, как по-вашему? Разве Том только что не открывал дверцу? Я не понимаю, зачем держать здесь эту ненормальную собаку.