Пес войны

Архангельская Мария Владимировна

– Её Величество...

– Что с ней?

– Скончалась!
– выдохнул врач.

– Как скончалась?!

– Ваше Величество... Роды прошли благополучно. Ничто не предвещало... Но потом... потом...

– Что потом? И встаньте же, наконец!

– У Императрицы началась лихорадка. Ваше Величество, мы сделали всё, что могли, но...

– Я уверен в вашей компетенции и преданности, - медленно и внятно произнёс Гирхарт.
– Вашей вины в происшедшем нет. Как она умерла?

– Во сне. У неё был жар, ей дали лекарство, и она уснула. Сиделка тоже задремала, у нас у всех была бессонная ночь...

– Понимаю. И что же?

– Часа через два сиделка подошла посмотреть, как себя чувствует Её Величество. Но... Она была уже мертва. Судя по всему,

её смерть была лёгкой.

– То есть она не проснулась?

– Да, Ваше Величество.

– В таком случае сиделка ни в чём не виновата. Даже если бы она не спала, Императрица не могла позвать её на помощь.

– Разумеется, Ваше Величество, - с явным облечением согласился врач.

Пройдя в спальню императрицы, Гирхарт постоял у изголовья умершей - её лицо и впрямь было совершенно спокойным. Отдав все необходимые распоряжения, он в одиночестве заперся в своих комнатах. Всё прошло без сучка, без задоринки. Императрица умерла родами, обычная история. Теперь Эджельстана больше не ввяжется ни в какую авантюру. Жалости к ней Гирхарт не испытывал, но всё же была какая-то грусть. Вот и ещё один кусочек его жизни ушёл в прошлое и никогда не вернётся.

Его сыновья стали сиротами, но они потеряли мать слишком рано, чтобы страдать от этой потери. К тому же Фрина с удовольствием играла с Лериэном, второго мальчика она тоже не обидит. Надо выбрать для него имя, хотя что тут выбирать, он назовёт его Керном, в честь своего опекуна. Немного жаль, что не девочка, Гирхарту, честно говоря, хотелось дочку. Но двое сыновей - тоже совсем неплохо. А дочерью он, может быть, ещё и обзаведётся, он отнюдь не стар, и хотя вряд ли женится ещё раз, но какая-нибудь из подруг вполне может сделать ему такой подарок. Хорошо, что Фрина не ревнива.

Императрицу требовалось похоронить со всеми почестями, поэтому её тело, омытое и должным образом наряженное для погребения, перевезли в Сегейр. Сына, вместе с кормилицей и няньками, Гирхарт оставил в Дай Марон, решив, что ни к чему без особой необходимости таскать младенца по зимним дорогам. Вот подрастёт чуток, - тогда он возьмёт его во дворец, а пока пусть поживёт в деревне. Свежий воздух полезен не только беременным, но и детям, и кормилицам.

Хоронили императрицу, как и положено государыне великой Империи - с многочисленными жертвами, многоголосыми молениями и богатыми дарами духу умершей. Гирхарт, как и положено безутешному вдовцу, лично заколовший жертвенного тельца, мысленно попросил у души Эджельстаны прощения. Он не боялся явления разгневанного призрака - и потому, что был не суеверен, и потому, что верил в заступничество своих Богов, но все мы смертны. Кто знает, с кем и как мы встретимся за Чертой, а в то, что его супругу допустят в небесные кущи, верилось с трудом.

Тело сожгли, прах собрали в урну, которую поставили в храме. Гирхарт решил построить для своей жены мавзолей, как это делали в Коэне, хотя и не такой роскошный. Однако возвести его за те дни, что прошли между смертью и погребением, было, разумеется, невозможно.

После похорон он написал соболезнующее письмо Ваану. Спустя некоторое время гонец привёз такое же от эманийского царя. Оба письма были в равной степени фальшивы: Гирхарт не испытывал скорби, которую тщательно расписал в своём послании, а Ваан в неё не верил, хотя и благодарил зятя за то, что тот разделяет с несчастным отцом его горе. Но все приличия были соблюдены.

Жизнь потекла своим чередом. Гирхарт носил траур, запрещавший какие-либо праздники, кроме самых необходимых, но он и раньше не был большим любителем развлечений. Его жизнь практически не изменилась, но в первое время Гирхарт ловил себя на мысли, что во дворце стало как-то пусто. Вместе с императрицей исчез и её двор: те служанки и немногие дамы, что поехали с ней в Дай Марон, остались там присматривать за новорожденным принцем, остальных он отпустил ещё раньше. И, странное дело, опустел дворец уже тогда, а почувствовал это Гирхарт только сейчас.

Но чувство пустоты преследовало его недолго. Повседневные дела быстро заполнили её, а вскоре во дворце

появились новые обитатели, с успехом заменившие старых. Принц Лериэн подрастал, и, хотя об обучении говорить пока было рано, товарищей для игр ему начали подбирать уже сейчас. Для дюжины детей выделили просторный флигель дворца и отдельный двор, но вероятность наткнуться на играющее чадо где-нибудь в не слишком подходящем месте сохранялась всегда. Малыши в возрасте от двух до четырёх лет проявляли чудеса изобретательности, удирая из-под присмотра нянь и мамок при каждом удобном и неудобном случае. Прочие обитатели дворца реагировали на это по-разному, от умиления до раздражения, самому Гирхарту это было довольно безразлично, и он немного удивлялся Фрине, охотно возившейся с детьми к вящему трепету присматривавших за ними женщин. Прямо отказывать жрице они опасались, но норовили отговориться чем-нибудь, а то и унести подопечного от мерещившейся им угрозы. Гирхарт объяснял увлечённость подруги отсутствием у неё собственного ребёнка, но вскоре обнаружил, что ему тоже нравится смотреть на игры своего сына, а то и принимать в них участие. До сих пор он не испытывал особых чувств к этому крошечному человечку, хотя и регулярно наведывался к нему, интересуясь у нянек его здоровьем и с улыбкой заглядывая в светлые бессмысленные глазки. Но теперь они уже не казались бессмысленными. Двухлетний Лериэн уже вполне твёрдо держался на ножках, бегал, залезал на специально построенные горки и качели, и мог произносить отдельные несложные слова. А глаза у него были гирхартовы, большие, серо-голубого цвета, и отцовские же тёмно-каштановые волосы. При взгляде на него Гирхарт ловил себя на том, что испытывает незнакомое ему прежде чувство отцовской гордости. О характере маленького принца говорить пока было рано, но Гирхарту хотелось верить, что он будет похож на него не только внешне. И с честью понесёт бремя правления, когда оно ляжет на его плечи... Что, впрочем, будет ещё не скоро.

Часть 4

ГЛАВА 1

Солнце уже зашло, и безлистые ветви деревьев казались чёрным кружевом на фоне гаснущего неба. Сегодня оно не поражало красками, довольствуясь в основном разными оттенками жёлтого. Темнота ещё не успела опуститься на землю, и даже в стороне от костров света было достаточно, чтобы не спотыкаться на неровной, покрытой ковром сухой травы полосе земли вдоль лагерного частокола. Армия, в количестве десяти тысяч человек, разместилась на сравнительно небольшом пятачке в излучине реки - отчасти защита, отчасти ловушка...

Гирхарт усмехнулся. В этот момент с ним были только самые доверенные люди, да и те держались позади, так что усмешка вышла невесёлой. Да, он сглупил, и теперь за его глупость расплачивается вся армия. Отправившись в новый поход, против северо-восточных соседей тининцев, замучивших пограничные селения своими набегами, Гирхарт решил, что трёх пехотных и двух конных полков будет более чем достаточно. Здешние племена жили довольно разрозненно, и он не сомневался, что сможет бить их поодиночке, в крайнем случае, встретится с небольшими союзами. Но, как выяснилось, вторжение имперских войск на территорию, которую здешние варвары после падения Коэны снова начали считать своей безраздельной собственностью, заставило объединиться если не всех, то большую часть местных племён. Времена коэнского владычества были ещё слишком свежи в их памяти, и им было безразлично, как называется империя, которая собирается их завоевать. Гирхарт, привычно попытавшийся воспользоваться племенной рознью, был неприятно удивлён, когда найденные проводники вместо селений врагов завели его армию в болота. К счастью, его авангард вовремя понял, в чём дело, и сегейрцам удалось вырваться из расставленной ловушки, оставив в трясине и под стрелами ожидавшей на её краю засады не так уж много своих, но эта удача оказалась единственной. Отступая по незнакомой местности, практически наугад, Гирхарт позволил загнать себя в эту клятую излучину. Теперь его армия сидела на берегу, любуясь на костры вдвое превышавшего её по численности противника, перекрывшего путь от реки.