Песчаный город

Еще не рассвело… Париж финансов, торговли, искусств, Париж счастливцев отдыхал за шелковыми занавесями… А Париж труда и страданий просыпался для ежедневной работы. Не из центра шло движение, — центр походил на обширную усыпальницу, — жизнь кипела в предместьях, и тот, кто как Асмодей, повис бы на минуту над огромным городом, сосчитал бы тысячами следы, оставляемые на снегу толпой, стремившейся в мастерские, на верфи и заводы. В центре, напротив, разве только шаги каких-нибудь бездомных бродяг немного нарушали однообразие белого савана.

Была одна из тех зимних, холодных и ясных ночей, во время которых огонь веселья горит в камине, и звезды ярче сверкают в небесах; одна из тех ночей, которые так страшны для несчастных, лишенных убежища и хлеба.

Человек молодой и еще бодрый, хотя сгорбленный преждевременными страданиями, шел медленно по Маделенскому бульвару. Доктор без практики, не имевший никакого состояния, которое позволило бы ему ждать, он принадлежал к тем многочисленным представителям нищеты в черном фраке, которые осаждают передние либеральных профессий, не имея возможности пробраться в них. У этих молодых людей, которых родительское тщеславие направляет к медицине или адвокатуре, и которые не достигают успеха, есть и ум, и энергия. Сколько редких умов, сколько серьезных талантов заедала бедность! И если некоторые характеры возвеличиваются в борьбе с затруднениями жизни, то много других не могут переносить разумных, но усиленных трудов в начале карьеры медицинской или адвокатской, если притом должны еще бороться с нуждами и потребностями насущными.

Шарль Обрей принадлежал к этой последней категории; сын мелкого чиновника, пожертвовавшего всей своей жизнью, чтобы дать сыну возможность получить докторский диплом, Шарль через несколько дней по получении диплома лишился своей единственной опоры и остался обремененный вопиющими долгами, потому что не хотел отказаться от наследства того, кто сделал эти долги, чтобы доставить ему маленькую библиотеку и необходимую мебель для его скромной квартиры.

Если бы старый чиновник прожил еще несколько лет, его неограниченная преданность вывела бы в люди молодого доктора. Обеспечив ему по крайней мере стол и квартиру, отец дал бы ему возможность вполне развить те замечательные способности, которые сделали из него одного из самых блестящих воспитанников медицинского факультета.

На другой же день после смерти отца перед ним стала страшная проблема — как жить? — предстоящая всякому человеку в его положении, которого ложно направленная гордость отправила в университет, а не научила ремеслу.

Как жить? Этот вопрос разрешить было нелегко. Пока больные не стучались в его дверь, не может же он стучаться к ним… Время проходило, больных не было, и несчастный в белом галстуке и черном фраке предавался иногда неистовым припадкам ярости, когда видел посыльного или водовоза, и принужден был сознаться, что завидует их участи.

Через месяц он вынужден был сознаться, что не знает, куда идти обедать… Он вернулся домой, решив покончить с жизнью. Он ничем не дорожил, и никто его отыскивать не станет; он не мог хватать людей за ворот и принуждать их лечиться у него, но не мог и собирать милостыню — его гордая душа удаляла его от всякого постыдного поступка. Не лучше ли спокойно удалиться из света, где не было ему места… Прием морфия — и все будет кончено!

Не колеблясь, он старательно отмерил порцию, потому что не хотел страдать, завернул в кусок пресного хлеба и хотел проглотить, когда собачка, взятая им у одра слепого, которого он лечил еще будучи студентом, стала к нему ласкаться и заставила уронить опасную еду.

«Не предупреждение ли это? — сказал себе несчастный. — Хорошо! Пусть не говорят, что я не воспользовался ничем, даже случайностью… Смерть может дать мне в кредит несколько часов… Итак, до завтра… «

Он сел, задумавшись, а собака радостно свернулась у его ног.

Часы проходили медленно и однообразно, и в предместье Сент-Оноре, в котором он жил, столь полном шума и движения, наконец, водворилась тишина. Было четыре часа утра, он заснул в кресле: сон победил горе. Вдруг сильный стук в дверь разбудил его.

— Доктор, доктор! — кричали за дверью, — отворите скорее, ради Бога!..

Побежать и ввести ночного посетителя было делом одной минуты.

— Чего вы желаете? — спросил Обрей лакея, который находился в сильном волнении.

— Вас, сударь, барин мой умирает!..

— Куда идти?

— Здесь, на первом этаже, банкир Дельсер. Молодой человек взял свои инструменты и поспешил спуститься вниз. Его ввели в комнату больного, и он тотчас увидел, что с ним сделался апоплексический удар; несчастный лежал на ковре в своей спальне. Шарль немедленно велел положить его на постель в горизонтальном положении и приложить ему к голове пузырь со льдом, за которым отправились по его приказанию.

Помощь явилась так быстро, что менее чем через полчаса Дельсер пришел в себя и мог сказать сыну несколько слов.

Распорядившись, как поступить с больным, Шарль Обрей хотел уйти, когда сын больного вложил ему в руку банковый билет в тысячу франков и сказал голосом Дрожавшим от волнения:

— Вы спасли жизнь моему отцу… Благодарю за себя и за всю нашу семью. Этой услуги мы не забудем никогда. Прошу вас продолжать лечить больного вместе с нашим доктором до полного выздоровления.

Молодой доктор поклонился и вышел, обещав зайти утром.

Этот больной спас ему жизнь! Вернувшись домой, он отворил окно и начал вдыхать в себя холодный ночной воздух… Несмотря на позднее время, он не думал ложиться спать. Надежда вернулась в его сердце, и в порыве радости он взял на руки и расцеловал товарища своей нищеты — бедную собачку, ласки которой не допустили исполнения его рокового намерения.

— Мой бедный Фокс, — сказал он, — мы оба ничего не ели со вчерашнего дня. У нас нет здесь огня, и ты дрожишь, несмотря на твою густую шерсть. Пойдем, в одном из ресторанов, не запирающихся ночью, мы подкрепим наши силы и согреем оцепеневшие члены.

Умное животное отвечало веселым визгом на слова своего хозяина, и пять минут спустя оба находились на Маделенском бульваре, где мы их и встретили в начале этого рассказа.

Почти все рестораны, освещенные в верхних этажах, показывали, что их залы и отдельные комнаты были заняты. Обрей вошел в первый ресторан и велел подать себе сытный ужин, который разделил со своим верным товарищем. Ужиная, он машинально держал в руках газету, когда вдруг глаза его увидели очень странное объявление.

Он перестал есть и стал читать: