Пещера

Дяченко Марина и Сергей

– А мне больно это говорить, – он наконец отвел взгляд, и она только сейчас увидела, какое у него непривычно белое лицо. – Потому что теперь ты, возможно, не захочешь меня видеть… А я тебя не видеть не могу.

Он встал. Подобрал свой пиджак, брошенный на белую ширму, залез во внутренний карман, вытащил пачку фотографий:

– Вот…

Павла не хотела смотреть – но и удержаться не могла тоже.

Столько фотопортретов у нее не было никогда. У нее были карточки с выпускного вечера, автоматические снимки для документов, еще несколько

любительских, и почти на всех у ее фотоизображения были перепуганные, не свои глаза… А здесь была россыпь великолепных, технически вылизанных кадров – Павла смеющаяся, Павла озабоченная, Павла решительная, Павла испуганная, Павла, ковыряющая в носу…

Она на мгновение увлеклась. Ее многочисленные лица на матовых прямоугольниках были столь разными и столь живыми, что казалось, будто перед глазами прокручивается кинолента…

– Это скрытая камера?

– Да.

– Все это время ты за мной следил?

– Да.

Павла проглотила слюну. Куртка на три размера больше, змея…

– Все специально?! И говорящая…

Почему-то «говорящая собака» показалась ей сейчас самым обидным. Самым… непростительным.

– Я здорова?!

– Да…

Он опять не прятал глаз. Это не вязалось с Павлиным представлением о вине, о его чудовищной вине, которая…

– Вы меня… иссле… пытаетесь… как Добрый Доктор?!

– Да.

– Как же тебе не стыдно? – спросила она тонким, на грани слез голосом.

Он встал на колени.

Жест этот, в другой время показавшийся бы опереточным, был теперь совершенно естественен – как все, что делал Тритан.

Он стоял перед ней на коленях – но по-прежнему не опускал глаз. Хоть и смотрел теперь снизу вверх.

– Что же мне делать, Павла? Мы должны понять. Мы обязательно должны знать, как же именно Добрый Доктор получал свои препараты… Потому что в мире уже есть люди, которые ЗНАЮТ путь к этому. Ты спичка в пороховой башне. И если до тебя доберутся чьи-нибудь грязные руки… Я мог бы долго-долго тебя обманывать. Я мог бы это, поверь… Но я не стал. Знаешь, почему?..

Бесшумно распахнулась белая мягкая дверь.

Доктор Барис. И еще один, незнакомый Павле, оба бледные, со странно сжатыми губами.

Тритан повернул голову. Не поднимаясь с колен.

– Потом.

– Господин Тодин…

– Закройте дверь.

В какую-то минуту Павла думала, что они не послушают.

Но они подчинились.

* * *

Спектакль был внесен в документы под нейтральным названием «Песни о любви», премьера планировалась на осень, Кович привселюдно объявил, что новый спектакль станет экспериментом, собранием дебютов, что заняты в нем будут только молодые и невостребованные и, дабы избавить дебютантов от стеснения и зажима, репетиции будут проводиться закрыто. На стенде вывешено было распределение – под ним сразу же собралась небольшая толпа. Массовка трепетала, приближаясь к стенду, более-менее состоявшиеся актеры усмехались недоуменно либо покровительственно; тут же случилось

несколько драм, потому что большая часть «мальчиков и девочков» в распределение не попало. Театр гудел, преисполненный сплетнями, поздравлениями, упреками и обвинениями в подхалимаже.

Рядом с распределением вскоре оказался график репетиций; ни на одной из них не собиралось больше двоих-троих персонажей. Раман тщательно разъял пьесу, раздробил ее на сценки и сценочки, и по каждому отдельному диалогу трудно было что-то понять о целом – чего, собственно, Раману и хотелось. Никто из них почти наверняка не читал «Первую ночь» – очень долго все они будут верить, что репетируют какие-то «Песни о любви»…

Кроме главных героев. С ними надо будет работать очень серьезно и очень отдельно…

Зазвонил телефон; Раман отвлекся от творческих раздумий. Вероятно, звонили из Отдела Искусств при Совете – сожалеть, что он снова не явился на совещание…

– Добрый день, Раман.

Ах да, они ведь договорились звать друг друга по имени…

Этот голос невозможно не узнать. Кто знает, есть ли еще в городе такие голоса, редкостный дар, используемый не по назначению…

– Приветствую вас, – сказал он машинально. – Надо сказать, что когда вы нужны, до вас совершенно невозможно добраться.

– А когда я не нужен, являюсь сам, – охотно заключил Тритан Тодин. – Я знаю, что вы обо мне думаете.

– Не знаете, – жестко заверил Раман.

– Тогда у меня есть шанс узнать, – невозмутимо продолжал Тодин. – Я готов с вами встретится. Если пожелаете.

Раман заколебался.

Поворот сюжета застал его врасплох. Он не думал, что Тодин сам пойдет на контакт, да еще и будет напрашиваться; это совершенно не вязалось с Рамановым представлением о Тодине. И с общим представлением о ситуации не вязалось тоже.

Он был готов отказать. Совершенно инстинктивно, из чувства противоречия. Назло…

Впрочем, прошло уже четыре дня с тех пор, как он изложил Второму советнику свою просьбу. И тот долго вздыхал в телефонную трубку: «Видите ли, Администрации вмешиваться в деятельность Триглавца… А почему бы вам не подать официальную жалобу?» А потом все-таки согласился «распорядиться о сведениях», но вот прошло уже четыре дня, а от советника ни слуху ни духу…

– Хорошо, – сказал Раман глухо. – Я предпочел бы не затягивать.

– Сегодня? – с готовностью спросил Тодин. – Видите ли, я как раз неподалеку от театра, мог бы заскочить…

Сокоординатор Познающей Главы совершенно лишен был предрассудков.

Они говорили час, не больше – но Ковичу показалось, что уже вечер и вот-вот должен начаться спектакль.

– Зачем вы мне все это рассказываете?

– А вам неинтересно, Раман?

– Я не верю… что мир может сколько-нибудь сильно пошатнуться. Мир стабилен.

– Вообразите на пять минут, что НИ ОДНА жертва вам не дается. Недостижима. Как та знаменитая сарна, то бишь Павла Нимробец…