Пешка для Ферзя
Шрифт:
– Софья, простите мое любопытство, - наконец, не выдерживает Ян, - вы ведь дружите с Георгом Селивановым? Вас часто видят вместе.
– Ну… - я не понимаю, что он имеет в виду, но сердце вдруг начинает колотиться с бешеной скоростью. — Мы друзья, да.
– Что он за человек?
– Хороший человек, замечательный.
– Вы любовники?
– А вам какое дело? Впрочем, да, вы правы.
В этот момент мне кажется, что я разом убиваю двух зайцев: даю понять Яну, что я вовсе по нему не сохну, и прикрываю свои отношения с Офицером.
– Будьте осторожны с ним, - выдает Ян после долгого молчания. — Мы приехали.
Он подает мне руку, помогая выйти из ландо, и я
В приюте сегодня спокойно, не шумят дети, нет уроков пения, которые меня всегда забавляли. К сожалению, мне не дали даже заглянуть к «моей» группе малышей, Ян, как всегда спеша, потащил меня дальше в младшее крыло. Я зашла в спальню и обомлела: как день с ночью! Чистота, тишина, все младенцы спят. Одна нянька качает колыбель, вторая — кормит младенца грудью и шепотом поясняет:
– Кормилица я, некоторым деткам коровье молоко нельзя. Вот меня и наняли, чтобы самых слабеньких выкармливать.
Окна вымыты до блеска, полы сверкают, на столике возле двери стопка чистых пеленок и выставленные в ряд бутылочки. Я хлопаю глазами, не понимая — то ли мне в прошлый раз привиделось, то ли мой скандал имел последствия. Наверное, всё же — второй случай.
– А почему они все спят? — шепотом спрашиваю я няньку, а она вдруг бледнеет и оглядывается на кормилицу.
– А чего бы им не спать? — бойко отвечает грудастая тетка. — Они поели недавно, чистые, выкупанные. Разве льера не знает, что здоровый младенец много спит?
Я в самом деле не разбираюсь в детях такого возраста, ибо никогда с ними дела не имела, поэтому удовлетворенно киваю головой. А вот Ян почему-то недовольно хмурится и качает головой.
На цыпочках, чтобы половица ни одна не скрипнула, я выхожу из комнаты и удовлетворенно улыбаюсь.
– В прошлый раз было значительно хуже, - сообщаю я Яну. — Как же теперь всё хорошо!
– Да, хорошо, - рассеянно отзывается он, а потом вдруг заявляет. — Вот видите, Софья Александровна. Любая ложь рано или поздно будет разоблачена!
– Ложь? — задыхаюсь я. — Вы назвали меня лгуньей?
– Именно. Наговорили гадостей про хороших людей, навели смуту.
– Да я… Да если б не я, ничего бы не поменялось!
– Не нужно пафоса. Я уже сказал: ваше дело — вязать носки. А в приюте вам не рады.
– А Моховые?
– Что Моховые?
– Ну, Жанна и Евгения, им можно приходить?
– До тех пор, пока они не суют свой нос в чужие дела — пусть ходят. Но если вздумают скандалить…
Я едва сдерживала слезы. Не понимаю, за что он меня так не любит! Я ведь только хотела помочь! А он выставил меня истеричкой и лгуньей!
Наверное, если бы это был какой-то другой человек, не было бы так больно, но слышать несправедливые упреки от Яна вдвойне обидно. Почему всё так складывается? Я так хочу ему нравиться, я ведь точно знаю, что мы можем быть счастливы вместе!
Он везет меня домой, а я, уже не скрывая своих эмоций, вспоминаю прошлогодний бал-маскарад. Я тогда была в костюме восточной танцовщицы, алом, звенящем золотыми монистами. Полумаска, закрытое вуалью лицо, руки с нанесенными хной узорами. Там, в суете и толкотне, я совсем забыла, что некрасива, что слишком высока для женщины, что неуклюжа — нет, я была грациозна, словно языки пламени, и горяча, как сам огонь.
Я сама нашла его в толпе, сама увлекла в танец, сама соблазняла, а он вывел меня в сад, где целовал так нежно, так горячо, что я поддалась его рукам и позволила всё. К счастью, Ян меня тогда не узнал, а не то стал бы презирать меня еще больше. Незамужняя льера никак не должна позволять себе заниматься
Никто не узнал. Он стал моим первым мужчиной. Я и представить себе не могла большего чуда — только с ним мне могло быть так хорошо, так сладко. Я жалела только об одном — что повторить это невозможно.
– Думайте о своем любовнике потише, - буркнул Ян, подхватывая меня за талию и высаживая из ландо. — И вообще… Хотя бы с менталистами будьте осторожнее. Ладно, мне нет дела до вашей интимной жизни, но льер Лисовский точно не оценит. Всего хорошего, Софья. И держитесь от моего приюта подальше.
4. Заветное желание
Мы снова встречаемся с Георгом, в смысле, с Офицером. Я приношу ему деньги — все те, что отец выдал мне на расходы. Брать деньги у Королевского палача мне стыдно, врать про порванный плащ и прохудившиеся ботинки тем более, но льер Лисовский никогда не попрекал меня деньгами. Давал сколько надо, даже не вспоминая, что я прошу на третьи туфли за последние два месяца. Братству деньги нужны всегда: сам Офицер из не самой богатой семьи, да и многие из наших мало чем могут помочь. Те же девочки Моховые, или Андрей Вознесенский — они, скорее, рабочие лошадки, чем спонсоры. Они всегда готовы отнести продукты нуждающимся, подлатать крышу в больнице (и Андрей, и Жанна с Женей — элементалисты), кого-то навестить, ободрить, перевязать раны. Наши ангелы милосердия. Я на такие дела совсем не гожусь, начинаю раздражаться, придираться, пытаюсь нищему найти работу, а убогому — придумать, как лучше обустроить жизнь. Я всё хочу, чтобы они все были сильными, забывая, что они не умеют. От слабости своей они в такой жизни и оказались. Не каждый может взять себя в руки, не каждый рожден крылатым, не каждому родители показали верный пример. Нельзя судить людей только потому, что они не такие, как один приютский мальчик, который лирр, но давно уже льер по заслугам.
Поэтому с недавних пор я «откупаюсь» деньгами.
– Софья, порой деньги нужнее, чем руки, - успокаивает меня Георг. — Ингредиенты для зелий стоят денег, оборудование тоже. Подкуп нужных лиц, уплата штрафов, обустройство конспиративной квартиры для встреч, еда и выпивка, в конце концов…
– Уплата долгов Криса Розова, да? — приподнимаю я брови.
– Уже знаешь, да? — уныло вздыхает Офицер. — Всем хорош Кристиан — смелый, дерзкий, умный, но если сядет за карточный стол — пиши пропало.
– У каждого свои недостатки. Непогрешимых не бывает.
– Ты права. Вина?
Я качаю головой, но зачем-то принимаю из рук молодого человека бокал с чем-то золотистым и пузырчатым. Игристое щиплет нёбо и нос, мне немедленно хочется смеяться. От второго бокала уже не отказываюсь, а третий буквально силой вырываю у хохочущего Георга. Вот чем мне нравится Селиванов — он умеет слушать. Через четверть часа я рыдаю у него на груди и рассказываю о своем детстве, когда я ощущала себя совершенно ненужным существом. Отец в разъездах, гувернантки постоянно меняются, бабка — мать отца — называла меня ублюдочным отродьем, разумеется, когда отец не слышал, и говорила, что я своим появлением сломала всем жизнь. Единственной, кто меня по-настоящему любил, была сестра отца, моя тетка Карин, но она тяжело заболела и умерла, когда мне не было и семи лет. Благодаря тетке, о раннем детстве сохранились хоть какие-то теплые воспоминания, хотя она и приезжала к нам только на зиму, а в остальное время жила в загородном поместье. Говорила, что не любит суету, природа, лес да речка ей милее.