Пески веков (сборник)
Шрифт:
— Другое будущее? — неуверенно переспросил голос. — Но ведь я уже в будущем, не так ли? Я сел на этот самолет и ничего со мной не случилось. Я летал на самолетах сотни раз. Теперь я член клуба миллионеров. Ты знаешь, что это такое? И ни одной катастрофы.
— Тот, другой, попал в катастрофу, — упрямо сказал Жером Боск.
Тишина. Потрескивание. Какой-нибудь рачок грызет кабель где-нибудь на дне океана.
— Предположим, — сказал голос, — есть какой-то риск. Но почему не рискнуть? Посмотри на статистику. Девяносто девять шансов из ста за то, что ты долетишь благополучно. Даже больше! Девяносто…
— Почему я должен верить тебе? — прервал Жером Боск. — Почему не другому?
— …шансов из двух…
— Алло! — сказал Жером Боск. — Я тебя плохо слышу.
— Но
— Нет, — признался Жером Боск, сдаваясь.
Голос ослабевал, уходил, словно тот, на другом конце, погружался в глубину, в путаницу водорослей, уходил в бесконечный лабиринт телефонной сети.
— Торопись! — пропищал он, как комар. — Ты опоздаешь на самолет.
Щелчок.
— Алло! Алло! — крикнул Жером Боск.
Тишина. Аппарат молчал. Он взглянул на часы. Шестнадцать пятнадцать. Подожду еще минуту-другую. Харди, наверное, думает, куда я пропал. Я опоздаю на самолет.
«А может, не улетать?» — спросил себя Жером Боск.
— Уже пора, — с улыбкой сказал Фред Харди. — Я купил вам сервьетку. И пенковую трубку. Господин Вильденштейн предпочитает пенковые трубки, потому что их не надо — как это вы говорите? — обкуривать. Три пачки табаку. Газеты — «Монд», «Фигаро», «Нью-Йорк тайме», «Пари-матч», «Плейбой» и последний номер журнала «Фантастика». Кажется, вы печатаете ваши рассказы в этом журнале, не так ли? Еще я купил вам зубную щетку. И фляжку виски-чивас. Вам нравится чивас, не правда ли, мосье Боск? Времени у нас как раз в обрез. Нет, вот сюда!
Полицейский улыбнулся Фреду Харди и махнул рукой.
Таможенник не задержал их.
— Скажите господину Вильденштейну, что в Лондоне все идет хорошо, мосье Боск. Я позвоню ему завтра. Нет, мосье Боск, сюда.
Из репродукторов лилась мягкая нежная музыка.
Они быстро шли по бесконечно длинному коридору, упиравшемуся в большое зеркало, как бы навстречу своим отражениям. Но не столкнулись с ними. Фред Харди крепко взял Жерома Боска за локоть, заставил его сделать полоборота направо, и они спустились вниз по маленькому эскалатору.
Зал ожидания был разделен на две части. Справа — очередь пассажиров. Жером Боск хотел в нее встать. Но Фред Харди потянул его к другой двери. У нее почти никого не было. Только какой-то мукчина в сером костюме с каменным лицом, с черным портфелем из сверкающей кожи и женщина, очень высокая и очень красивая, с длинными платиновыми волосами, ниспадающими на обнаженные плечи. Она ни на кого не смотрела.
Оставалось пройти еще одну дверь.
«Я не хочу лететь, — подумал Жером Боск, бледнея. — Притворюсь, что мне плохо, или что у меня свидание, о котором я забыл, или что я должен взять с собой рукопись. Нет, я им ничего не скажу. Не могут же они меня заставить! Не могут увезти силой!»
— Возьмите, — сказал Фред Харди, протягивая ему портфель. — Желаю вам счастливого перелета. С удовольствием полетел бы вместе с вами, но в Лондоне меня ждут дела. Может быть, я выберусь на Багамские острова в конце месяца. Весьма рад был с вами познакомиться, мосье Боск.
Дверь открылась. Вошла стюардесса, улыбнулась своим трем пассажирам первого класса. Взяла их красные билеты и сделала приглашающий жест:
— Пожалуйста, проходите. Прошу занять места в автокаре.
— Прощайте, мосье Харди, — сказал Жером Боск, выходя на поле.
В вагончике автокара, где сидит Жером Боск, почти пусто. Автокар медленно катится по гладкому бетону, маршрут его сложен и извилист, хотя никаких указателей вроде бы нет. Жером Боск не чувствует ничего, даже легкого возбуждения, которое вызывает любая поездка. Он думает, что теперь-то его уже никто не достанет по телефону, но в этом он ошибается. Он думает, что никто больше не попытается повлиять на его поступки, потому что это уже не имеет значения, уже слишком поздно. Автокар останавливается. Жером Боск сходит на бетон, и автокар тотчас уезжает за пассажирами второго класса. Он поднимается по передвижному трапу, придвинутому к носу самолета. Войдя в салон первого класса, он останавливается в нерешительности. Его проводят до кресла возле иллюминатора перед самым крылом самолета, и он покорно следует за стюардессой. Под ее бдительным взглядом он застегивает страхующие ремни. Позади он слышит топот ног и голоса пассажиров второго класса, которые занимают свои места. Он видит, как стюардесса направляется к кабине летчиков, исчезает там на мгновение, возвращается, берет в руки микрофон. Он слышит, как она приветствует пассажиров на трех языках, просит их погасить сигареты и проверить ремни. Зажигается табличка, повторяющая ее инструкции. Ему предлагают поднос с леденцами. Он берет один, покислее. Он знает, что это всего лишь дань традиции, потому что самолеты герметичны и его барабанные перепонки не пострадают, даже если он не будет сглатывать слюну; к тому же он проглотит свой леденец еще до окончания взлета. Самолет трогается с места. Жерому Боску кажется, чтаон видит за стеклянной дверью уже далекого аэровокзала высокий, элегантный силуэт Фреда Харди. Самолет останавливается. Моторы ревут, и самолет без предупреждения устремляется вперед, прижимая Жерома Боска к спинке кресла. Он пытается заглянуть в иллюминатор. Самолет уже в воздухе. Толчок снизу — это шасси спрятались в свои гнезда.
Жером Боск переводит дыхание. Ничего с ним не случится. Ему протягивают газету, утренний выпуск, машинально он открывает ее на экономическом разделе, и взгляд его останавливается на маленькой метеорологической карте. Он откладывает газету. Открывает застежку портфеля, ищет и находит там трубку, разглядывает ее — высшего качества! — набивает, и раскуривает. Ему подают виски. Он плывет над обликами. Интересно, может быть, в складках этих облачных гор тоже возникают и развиваются эфемерные миры с их историей и культурой? Ему кажется, что он уже забыл все телефонные звонки. Он пробует представить себе Багамы, Нассо. И постепенно свыкается с мыслью, что он уже летит. Он начинает обживать свое место, свой салон. Пробует, как откидывается кресло. Раздумывает над относительной вероятностью своих двух будущих. Ему кажется, но в этом он не уверен, что голос слева, отчетливый и твердый, голос Ибицы, Акапулько, Барбары, от разговора к разговору все время удалялся, становился все менее разборчивым, в то время как тот, другой, приближался и становился яснее. Все дело в телефонной сети. Ему приносят ужин. Предлагают шампанское. Он разглядывает стюардессу, которая, проходя мимо его кресла, каждый раз улыбается. Снова просит шампанского. Пьет кофе. И засыпает.
Когда он просыпается — который же теперь час? — самолет летит над океаном и в небе вокруг ни единого облачка. Жерому Боску ничего не снилось или он просто не может вспомнить свои сны. Глядя на воду внизу, он испытывает дурацкое сожаление, что не захватил плавок. Впрочем, у господина Вильденштейна наверняка дюжина плавок. Наконец Жером Боск соображает, что стюардесса обращается к нему. Она протягивает ему голубой листок, свернутый по-особому, как телеграмма. Вид у нее удивленный.
— Это вам, мосье Боск. Радист извиняется, но ему удалось разобрать лишь несколько слов. Вокруг полно статических разрядов. Он просил подтверждения, но ничего не добился.
Жером Боск разворачивает листок и читает всего два слова, нацарапанных шариковой ручкой: «До скорого…»
«Вильденштейн», — думает он. Но он в этом неуверен.
— Пожалуйста, — просит он, — пожалуйста, вы не можете спросить у радиста, на что был похож голос?
— Я узнаю, — говорит стюардесса, удаляется, исчезает в кабине пилотов и вскоре возвращается.
— Мосье Боск, — говорит она, — радист не может как следует описать голос. Он просит его извинить. Он говорит, что передача шла с очень близкого расстояния, сигнал был очень мощным и, несмотря на помехи, ему кажется, что, кроме этих слов, ничего и не было передано. Он еще раз затребовал подтверждение.