Песнь небесного меча
Шрифт:
Теперь же люди Зигфрида посылали корабль за кораблем через устье реки и вторгались глубоко в земли Кента. Они грабили, захватывали рабов и жгли деревни.
От епископа Хрофесеастра, Свитвульфа, пришло послание, в котором тот умолял меня о помощи.
— Язычники побывали в Контварабурге, — мрачно сказал гонец, молодой священник.
— Они убили архиепископа? — жизнерадостно спросил я.
— Хвала Господу, его там не было. — Священник перекрестился. — Язычники повсюду, господин, и никто не чувствует себя в безопасности.
Но я ничем не мог помочь епископу. Мне требовались люди, чтобы охранять Лунден, а не Кент; и мне требовались люди, чтобы охранять свою семью, потому что спустя неделю после падения города в нем появились Гизела, Стиорра и полдюжины служанок Гизелы. Я отрядил Финана с тридцатью людьми, чтобы мою семью в целости и сохранности доставили вниз по реке, и в доме возле Темеза стало как будто теплее от женского смеха.
— Ты мог бы здесь прибраться, — пожурила меня Гизела.
— Я прибрался.
— Ха! — она показала на потолок. — А там что такое?
— Паутина, — ответил я. — На ней держатся балки.
Паутину смели, и на кухне разожгли огонь.
Во дворе, в том углу, где сходились две черепичные крыши галерей, стояла старая каменная урна, полная мусора. Гизела опустошила ее, а потом вместе с двумя служанками отскребла урну и снаружи. Оказалось, что на белом мраморе вырезаны изящные женщины, гоняющиеся друг за другом и размахивающие арфами. Гизеле нравилась эта резьба. Она сидела на корточках рядом с урной, водя пальцем по волосам римских женщин, а потом вместе со своими служанками пыталась соорудить себе такие же прически, какие были у римлянок.
Дом ей тоже понравился; она даже терпела речную вонь, чтобы посидеть вечером на террасе и посмотреть, как мимо течет вода.
— Он ее бьет, — однажды вечером сказала мне Гизела.
Я знал, кого она имеет в виду, — и ничего не ответил.
— Она вся в синяках, — сказала Гизела, — и она беременна, а он все равно ее бьет.
— Она — что? — удивленно переспросил я.
— Этельфлэд беременна, — терпеливо проговорила Гизела.
Почти каждый день Гизела ходила во дворец и проводила время с Этельфлэд, хотя той никогда не разрешалось навещать наш дом.
Я удивился, когда Гизела сообщила о беременности Этельфлэд — сам не знаю почему. Такая новость не должна была бы меня удивить, и все-таки я удивился. Наверное, я все еще думал об Этельфлэд как о ребенке.
— И он ее бьет? — спросил я.
— Потому что думает, что она любит другого, — сказала Гизела.
— А она и вправду любит другого?
— Нет. Конечно же, нет, но он этого боится. — Гизела помолчала, чтобы собрать еще шерсти, которую пряла. — Он думает, что Этельфлэд любит тебя.
Мне вспомнилась внезапная ярость Этельреда на лунденском мосту.
— Да он спятил! — сказал я.
— Нет, он ревнует, — ответила Гизела, положив ладонь на мою руку. — И я знаю, что ему не из-за чего ревновать. — Она улыбнулась мне, прежде чем вернуться к работе. — Странный способ выказывать любовь, правда?
Этельфлэд появилась в городе на следующий день после его падения. Она приплыла на судне в город саксов, а оттуда на запряженной волами повозке переправилась через речушку Флеот и поднялась в новое обиталище своего мужа.
Столпившиеся по пути ее следования люди размахивали зелеными ветвями, перед повозкой шагал священник, разбрызгивая святую воду, а за повозкой следовал женский хор. Рога быков и повозка были украшены весенними цветами.
Этельфлэд явно было неудобно ехать, она цеплялась за бортик, но слабо улыбнулась мне, когда быки протащили колымагу по неровным камням под воротами.
Прибытие Этельфлэд было отпраздновано пиром во дворце. Этельред наверняка не хотел меня звать, но мой чин не оставлял ему выбора, и в день перед празднованием мне доставили неохотное приглашение.
Пир был так себе, хотя эля было немало. Дюжина священников сидели во главе длинного стола вместе с Этельредом и Этельфлэд, а мне достался стул в конце стола. Этельред смотрел на меня зверем, священники не обращали на меня внимания, и я рано ушел, довольный, что мне надо пройтись вдоль стен и убедиться, что часовые не спят.
Помню, кузен в ту ночь выглядел бледным, но это было вскоре после приступа рвоты. Я осведомился о его здоровье, а тот отмахнулся, как будто я задал неуместный вопрос.
В Лундене Гизела и Этельфлэд стали подругами.
Я чинил стены, а Этельред охотился, пока его люди рыскали по городу, забирая все, что приглянется, чтобы обставить его дворец.
Однажды я вернулся домой и обнаружил во дворе моего дома шестерых людей Этельреда. Среди них был Эгберт, тот, что дал мне воинов накануне атаки; лицо его ничего не выражало, когда я вошел во двор. Он просто молча наблюдал за мной.
— Что вам нужно? — спросил я этих людей.
Пятеро из них носили кольчуги и имели мечи, шестой был в роскошно изукрашенной куртке с вышивкой, изображающей гончих, преследующих оленя. На шее у него висела серебряная цепь — знак благородного человека. То был Алдхельм, дружок моего кузена и командир его личных войск.
— Нам нужно это, — ответил Алдхельм.
Он стоял рядом с урной, которую отчистила Гизела. Теперь урна служила для того, чтобы собирать в нее стекающую с крыши дождевую воду — чистую, свежую на вкус; такая вода была в городе редкостью.
— Две сотни серебряных шиллингов, — ответил я Алдхельму, — и она твоя.
Тот издевательски ухмыльнулся. Цена была несоразмерно огромной. Четверо из этой группы, те, что помладше, уже успели наклонить урну, так что из нее выплеснулась вода, и пытались проделать это снова, но прекратили свои попытки, когда я появился во дворе.