Песнь о Трое

Маккалоу Колин

Когда солнце погрузилось в море у меня за спиной, я впервые хладнокровно осмотрел нашу гавань и остался доволен. С надежной и прочной защитной стеной позади кораблей, вытащенных на берег, наш лагерь будет почти так же неприступен, как Троя, которая высилась на востоке, словно гора, ближе, чем она казалась у Сигейского мыса. А надежная и прочная защитная стена нам понадобится. Агамемнон ошибается: Троя не падет за один день, так же как не один день она строилась.

Когда все корабли вошли в лагуну и были вытащены на берег, в четыре ряда, с вбитыми под корпуса подпорками и сложенными мачтами, мы похоронили филакийского царя Иолая. Его тело было перенесено

с его флагманского корабля и уложено на высокие похоронные носилки на вершине поросшего травой холма, и один за другим мужи народов Эллады шли мимо него, пока жрецы пели погребальные песни, а цари совершали возлияния. Убийца его убийцы, то есть я, должен был сказать погребальную речь; я рассказал молчаливой толпе, как спокойно он принял свою судьбу, как храбро сражался перед смертью и что тот, кто его убил, был сыном Посейдона. Потом я предложил наградить его мужество чем-нибудь более долговечным, чем панегирики, и спросил Агамемнона, может ли он отныне именоваться Протесилаем, что означало «первый из людей».

Было дано торжественное согласие; с того дня филакийцы стали называть его Протесилаем. Жрецы укрепили на его лице посмертную маску из чеканного золота и сдернули саван, чтобы показать его полыхнувшее огненными бликами одеяние из золота. Потом носилки погрузили на плот и переправили через большую реку туда, где уже несколько дней неустанно работали каменотесы, выдалбливая ему гробницу в скалистом мысе. Похоронные носилки внесли внутрь, гробницу закрыли, и каменщики принялись наваливать землю на заложенный камнями дверной проем. Через год-два ни один глаз, даже самый зоркий, не сможет увидеть, где был предан земле царь Протесилай.

Но пророчество исполнилось — его народ им гордится.

Глава четырнадцатая,

рассказанная Одиссеем

Все мое время и силы в течение нескольких дней после той первой битвы на троянской земле были заняты вытаскиванием на берег больше тысячи ста кораблей. Их число немного уменьшилось, ибо некоторые из самых бедных женихов Елены не могли себе позволить построить корабли такие же надежные, как, например, корабль Агамемнона. Несколько дюжин затонуло, они были повреждены во время безумной спешки, когда мы старались спустить как можно больше воинов на сигейский берег, но мы не потеряли ни одного корабля с провизией или с лошадьми для колесниц.

К моему удивлению, троянцы не делали никаких попыток подобраться к нашему быстро растущему лагерю, и Агамемнон расценил это как верный знак того, что сопротивление сломлено. Таким образом, весь флот был в безопасности на берегу, и теперь можно было не опасаться, что корпуса разбухнут и потрескаются, впитав слишком много воды. Верховный царь созвал совет. Его переполняла гордость от победы при Сигее, и было бесполезно спорить с его грандиозными замыслами, которым, по моему мнению, очень скоро предстояло пойти прахом. Я не стал его прерывать, гадая, кому еще придет в голову оспорить его самоуверенные заявления. Он говорил при полном молчании, но стоило ему передать жезл Нестору (Калхант на совет не пришел, не знаю почему), как Ахилл вскочил на ноги и потребовал его себе.

Да, конечно, это был Ахилл. Я не мог скрыть улыбку. Львиный царь получил в лице юноши из Иолка изрядную кость в горле, и по тому, как был нахмурен его лоб, я сделал вывод, что он страдает от острого несварения. Разве хоть одно предприятие, такое же отважное и дерзкое, когда-нибудь начиналось хуже, чем наше? Штормы и человеческое жертвоприношение, зависть и жадность, и никакой любви между теми, кто не сможет обойтись друг без друга. И что нашло на Агамемнона, зачем он послал своего двоюродного

брата Эгисфа в Микены присматривать за Клитемнестрой? По-моему, он пошел на такой же безрассудный риск, как и Менелай, когда тот уехал на Крит, оставив Париса у себя в доме. У Эгисфа было законное право на трон! Может быть, дело было в том, что сыновья Атрея забыли, как Атрей поступил с сыновьями Фиеста: приготовил из них жаркое и подал их отцу в качестве угощения. Самый младший из них, Эгисф, избежал участи старших братьев. Но это меня не касалось. А вот пропасть, которая увеличивалась между Агамемноном и Ахиллом, — касалась, и даже очень.

Эта пропасть никогда бы не возникла, будь Ахилл простым орудием убийства вроде своего двоюродного брата Аякса. Но Ахилл умел думать и при этом превосходил других в битве. Улыбка сошла с моего лица, когда я понял: если бы мне довелось родиться со статью этого юноши и его положением, но при этом сохранить свой ум, я мог бы покорить весь мир. Моя линия жизни была надежнее: похоже, я еще увижу, как безгубое лицо Ахилла накроют безгубой золотой маской, но его окружала слава, какой никогда не было у меня. Понимая, что Ахилл обладал ключом к смыслу жизни, который никак не давался мне в руки, я чувствовал нечто похожее на потерю. Разве хорошо быть таким бесстрастным, таким холодным? О, вспыхнуть бы хоть однажды, как Диомед жаждет хоть раз замерзнуть!

— Я сомневаюсь, мой господин, — напрямик сказал сын Пелея, — что мы сможем взять Трою, если троянцы не сделают вылазку. Мои глаза видят вдаль лучше, чем у других, и я все время изучаю стены, которые, как ты считаешь, мы переоцениваем. По-моему, мы их недооцениваем. Единственный способ сокрушить Трою — это выманить троянцев на равнину и победить их в открытом бою. И это будет непросто. Нам придется удерживать их с флангов, чтобы не дать им вернуться в город и подготовиться к новому бою. Тебе не кажется, что мудрее было бы это учесть? Можем ли мы придумать какую-нибудь хитрость, чтобы выманить троянцев из города?

Я рассмеялся:

— Ахилл, если бы ты сидел за стенами, такими же высокими и толстыми, как троянские, разве ты покинул бы город, чтобы дать бой? У них была такая возможность, когда мы высаживались на берег Сигея. Но даже тогда они не смогли нас победить. Если бы я был Приамом, я бы держал армию на стенах и позволил бы ей безнаказанно нас дразнить.

Он был ничуть не обескуражен.

— Это не больше чем слабая надежда, Одиссей. Я не вижу никакой возможности штурмовать эти стены или протаранить ворота. А ты?

Я состроил рожу.

— О, я молчу! Я сказал вполне достаточно. Когда вокруг будут уши, готовые меня выслушать, я продолжу. Но не раньше.

— Мои уши готовы тебя выслушать, — быстро ответил он.

— Ахилл, твои уши недостаточно велики.

Даже эта маленькая шутка возмутила Агамемнона. Он наклонился вперед и выкрикнул:

— Троя не сможет нам противостоять!

— Тогда, мой господин, — гнул свое Ахилл, — если завтра троянская армия не выйдет на равнину, сможем ли мы подъехать к основанию стен, чтобы обследовать их вблизи?

— Конечно, — холодно ответил верховный царь.

Когда совет закончился, не приняв никакого существенного решения, кроме как выехать посмотреть на стены, я кивнул головой Диомеду. Вскоре он пришел ко мне в шатер. Он позволил себе проявить любопытство только тогда, когда вино было разлито и рабы отпущены, — Диомед учился сдерживаться.

— В чем дело? — спросил он с нетерпением.

— Разве должно быть какое-нибудь дело? Мне нравится твое общество.

— Я не подвергаю сомнению нашу дружбу. Меня интересует то выражение твоего лица, с каким ты подал мне знак. Что происходит, Одиссей?