Песнь Сюзанны
Шрифт:
«Я на них уже ответила».
«Я так не думаю. Я считаю, что ты такой же первородный демон… ну, как и я. Я хочу знать правду».
«Почему?»
«Я хочу знать правду», — повторила Сюзанна и замолчала, отказываясь реагировать на вопросы Миа. И когда еще один улыбающийся невысокий мужчина подошел к ней с очередной вспыхивающей штуковиной, у Миа сдали нервы. Да в одиночку она не могла пересечь вестибюль отеля. Что говорить о том, чтобы добраться до «Дикси-Пиг»? После стольких лет в
(Федике)
(Дискордии)
(Замке-над-бездной)
Ей просто хотелось зайтись
«Хорошо, — сказала она. — Я сделаю все, о чем ты просишь, Сюзанна, или Одетта, ли кто там ты есть. Только помоги мне. Уведи меня отсюда».
Сюзанна Дин выступила вперед.
Женский туалет примыкал в бару отеля, стоило лишь пройти мимо пианиста и повернуть за угол. Две желтокожих, черноволосых, узкоглазых женщины стояли у ряда раковин. Одна мыла руки, вторая поправляла волосы, обе щебетали на своем птичьем языке. Ни одна не обратила внимания на негритянку, которая проследовала мимо них к кабинкам. А несколько мгновений спустя они оставили ее в благословенной тишине, нарушаемой только тихой музыкой, которая доносилась из упрятанных за навесным потолком динамиков.
Миа видела, как работает защелка, и закрыла кабинку. Уже собралась сесть на сидение унитаза, когда Сюзанна подала голос: «Выверни ее наизнанку».
«Что?»
«Рубашку, женщина. Выверни ее наизнанку, ради своего отца!»
На мгновение Миа застыла, как вкопанная. Никак не могла прийти себя от потрясения, которое испытала в вестибюле.
Таким рубашкам, связанным из грубой пряжи и напоминающим пуловер, в холодную погоду отдавали предпочтение как мужчины, так и женщины Кэллы. Одетта Холмс назвала бы ее водолазкой. Никаких пуговиц, поэтому, да, вывернуть ее и надеть снова не составляло труда, но…
По голосу Сюзанны чувствовалось, что она теряет терпение: «Ты собираешься стоять столбом весь день? Выверни ее наизнанку! И на этот раз заправь в джинсы».
«З… зачем?»
«С заправленной рубашкой ты будешь выглядеть по-другому», — без запинки ответила Сюзанна, не назвав, правда, истинной причины. Ей хотелось взглянуть на себя ниже талии. Если ее ноги принадлежали Миа, тогда они, скорее всего, были белыми. Она просто представить себя не могла (от этой мысли даже мутило), что тело ее стало двухцветным.
Миа еще чуть-чуть постояла, потирая подушечками пальцев грубую пряжу рубашки чуть повыше самого большого кровяного пятна, над левой грудью. Снять рубашку через голову. Вывернуть наизнанку! В вестибюле у нее возникали разные мысли (достать из кармана черепашку, вырезанную из слоновой кости, загипнотизировать людей в магазине, возможно, была единственной, которую она могла реализовать на практике), но надеть ту же рубашку, только изнанкой к верху… нет до этого она не додумалась. Еще одно доказательство того, что она едва не впала в панику. Но теперь…
Нужна ли ей Сюзанна на то короткое время, которое предстоит провести
«Лексингтон, — поправила женщина, соседка по телу. — Лексингтон-авеню. Ты никак не может этого запомнить, так?»
Да. Да, она не могла запомнить. И, собственно, почему она не могла запомнить такую ерунду? Возможно, она не бывала в больше-чем-доме, не бывала ни в больше-чем-доме, ни в никаком доме, но ведь она далеко не дура. Тогда почему…
«Что такое? — спросила Миа. — Чему ты улыбаешься?»
«Ничему», — ответила другая женщина… но продолжала улыбаться. Просто лыбилась. Миа чувствовала, что лыбилась, и ей это определенно не нравилось. Наверху, в номере 1919, Сюзанна кричала на нее в ужасе и ярости, обвиняла в том, что она, Миа, предала мужчину, которого любила Сюзанна, за которым шла. И действительно, этого хватило, чтобы Миа стало стыдно. Чувство это не доставило ей никакого удовольствия, но она бы предпочла, чтобы женщина, делящая с ней тело, визжала, плакала, сходила с ума от горя. А улыбка ее нервировала. Эта коричневокожая женщина пыталась обвести ее вокруг пальца, возможно, уже обвела. Такого, понятное дело, быть не могло, она же находится под защитой Короля, но…
«Скажи мне, чего ты улыбаешься?!»
«А, не обращай внимания, — ответила Сюзанна, только интонациями она больше напоминала другую, которую звали Детта. Вот ее Миа терпеть не могла. И даже немного побаивалась. — Просто был такой типчик, звали его Зигмунд Фрейд, сладенькая… похотливый козел, но не дурак. Так он сказал, если человек всегда что-то забывает, причина, возможно, в том, что ему хочется это забыть».
«Это глупо, — холодно ответила Миа. В этот момент открылась дверь и в туалет, в одной из кабинок которого они вели этот мысленный разговор, вошли две женщины, нет, как минимум, три, может, и четыре, щебечущие на птичьем языке и смеющиеся так громко, что Миа аж скрипнула зубами. — Почему у меня должно возникнуть желание забыть место, где они ждут, чтобы помочь мне родить моего ребенка?»
«Ну, этот Фрейд… умненький, курящий сигары, похотливый козел из Вены… он говорил, что под нашим разумом есть еще один разум, он называл его бессознательным, или подсознанием, или как-то еще. Я не утверждаю, что так оно и есть, но вот он утверждал».
(«Продержись день», — сказал ей Эдди, это она знала точно, вот она и делала, что могла, надеясь, ее старания не приведут к тому, что кроме нее, погибнут еще и Джейк, и Каллагэн).
«Старый козел Фрейд, — продолжила Детта, — он говорит, что во многих аспектах подсознание и бессознательное умнее того разума, что наверху. Докапывается до истины быстрее, чем верхний разум. И, возможно, твое подсознание понимает, о чем я тебе постоянно толкую, понимает, что твой друг Сейр на самом деле лживый сукин сын, который собирается отнять у тебя твоего ребенка, а потом… ну не знаю, порубить его на куски и скормить его вампирам. Ты же понимаешь, такое блюдо придется им по вку…»