Песни в пустоту
Шрифт:
Борис “Рудкин” Гришин
Я был первый человек, который состоял в группе “Соломенные еноты”, и первый, кто ее покинул. Я ушел из-за авторитарности Усова. Невозможно подчиняться, когда твой друг детства, с которым ты сидел за одной партой с шестого класса, начинает тебе что-то жестко диктовать. Мы разругались. Потом новые люди стали от него таким же образом откалываться. Когда прошло какое-то время, я понял, что для каждого гения это естественно.
Драки, пьянство, склоки – из всего вышеизложенного, вероятно, можно заключить, что и весь смысл “Соломенных енотов” заключался в бесконечной провокации и возведении асоциального поведения в принцип с неизбежным риском для здоровья. Это, однако же, совершенно не так: в конце концов, подлинный миф невозможно выстроить только на злоупотреблениях и хулиганстве, в его основе все равно всегда лежит слово. С 93-го по 95-й год группа Бориса Усова записала не меньше полудюжины альбомов, как минимум два из которых – “Горбунок” и “Недостоверные данные о счастье” – достойны того, чтобы войти в любой список лучших записей здешнего рока. Тот же Егор Летов как-то сказал, что если панк состоял из естественных, животных инстинктов, то постпанком занимались люди, которые поняли, что не могут жить здесь и сейчас.
Группа это, впрочем, очень странная. В случае с “Енотами” затруднительно на полном серьезе рассуждать о музыке, потому как фиксировалась она практически без учета любых критериев качества. По идее, любого человека со стороны “Еноты” должны были бы заведомо отталкивать (что, возможно, и предполагалось создателями группы). Но происходило и происходит отчего-то по-другому – несмотря на нарушение самых базовых правил вежливости по отношению к слушателю, у Усова и компании получались невероятно притягательные песни. В их принципиальной несобранности есть какая-то трогательная, почти детская беззащитность, и потому она вызывает скорее какое-то щемящее сочувствие, чем раздражение. “Соломенные еноты” ведь, в сущности, очень инфантильная группа – недаром с мелодической точки зрения это нередко почти что тви-поп родом из советского гаража, недаром и Усов не столько поет, сколько как-то по-ученически декламирует вслух свои тексты. Собственно, именно сочетание беззащитности, ощущения тотальной уязвимости и хрупкости собственного сокровенного мира и не менее тотальной агрессивности и безжалостности мира внешнего и определяет, кажется, лирический гений Усова – и именно через это сочетание у него и пойман пресловутый дух времени. Сбивчивая, скомканная, разваливающаяся на ходу музыка “Соломенных енотов” по натуре своей очень соответствовала окружающей эпохе смутности и распада, и уж тем более ей соответствовали тексты Усова, разом торжественные и отчаянные, возмущенные и обреченные. Манера исполнения “Енотов” автоматически снижала пафос, вообще-то органически присущий что предшественникам, что соратникам Усова по так называемому экзистенциальному панку. “У нас отобрали джунгли, у нас отобрали опасность, коммунальные квартиры, талоны на водку и даже перестройку и гласность. И нам остается одна романтика – падение вниз, вниз, вниз”, – разом возвышенно и самоуничижительно пел Усов, и ясно было, что в этом падении нет ничего героического, но и вариантов других не остается. Персонажи песен “Енотов” наблюдают, как новое варварство хищно осваивает дорогой им мир, завороженные грандиозностью этого чудовищного зрелища, они бросаются на варваров с кулаками, заранее зная о собственном поражении, они строят баррикады из бутылок, книг, фильмов и кассет, понимая, что их все равно разрушат. Лучшие записи “Соломенных енотов”, кажется, именно об этой, даже не гражданской, а этической обороне; ровно поэтому здесь так часто и неожиданно упоминаются животные – как компас, как ориентир, как создания невинные и безгрешные, не способные к предательству и принимающие даже безнадежный бой просто в силу органических инстинктов. На похожих инстинктах строились и отношения “Соломенных енотов” с окружающим миром – только обусловлены они были не натурой, но культурой.
В сущности, при всей формальной прозаичности усовских текстов (все эти контролеры по вкладам, менты, речные трамваи и прочие мелкие приметы быта) “Соломенные еноты” наилучшим образом выразили неочевидную метафизику 90-х. Их песни – это хроники всеобщего грехопадения, завораживающего в своей тотальной неизбежности.
Максим Семеляк
Усов – большой и состоявшийся рок-поэт, он сочинил множество безупречных с точки зрения слога песен. Лично я считаю его группу аналогом The Fall, а для меня это высшая похвала. “СЕ” – это своего рода психотропное оружие, зачастую его слушали не самые приятные и надежные люди, которые с помощью этих песен пытались выписать индульгенцию собственной расхлябанности. Ну, это примерно как в “Веселой науке” сказано: позволение ускользнуть от своей цели – окольный путь к самоубийству, но окольный путь с чистой совестью. Так было и с “Енотами”: типа, послушал – вот ты уже и человек. Это неприятное заблуждение. Но в этой группе есть что-то от очарования дневных сеансов в “Иллюзионе”, это такой просроченный билетик на повторный сеанс – и он же, как мы помним со слов другого автора, и передозировка на все оставшиеся времена.
Борис “Рудкин” Гришин
Я помню, мы гуляли с Усовым по лесу, и я говорил, что тоже хочу писать тексты. Он говорит: “Так это же очень просто. Ты сочиняешь один текст, два, десять, на пятнадцатом у тебя получается лучше, на двадцатом – еще лучше, это просто тренировка”. Но я, конечно, понимаю, что дело не в этом, как бы я этим ни занимался, я бы его уровня не достиг.
Алексей Никонов
“Соломенные еноты” – для меня это лучшая группа вообще по текстам. Боря Усов – единственный в нашей стране певец, тексты которого можно брать и читать как стихи.
Станислав Ростоцкий
Усов всегда конкурировал не с какими-то своими соратниками или противниками по московско-актюбинской сцене. Это была прямая полемика с Галичем, Башлачевым, Леонидом Дербеневым. И он знал себе цену по полной программе. Ни в коем случае нельзя сказать, что это человек, который бессознательно растрачивал свой талант. Он понимает, насколько мощным и сильным даром обладает.
Максим Семеляк
Могу сказать, что в мифологии “СЕ” соприкасалось с моим тогдашним ощущением Москвы. Во-первых, то была родственная окраинная история – все-таки строчку “и в этот момент меня будит мент на станции ‘Битцевский парк’” может по-настоящему прочувствовать лишь тот, кому доводилось по делу просыпаться на конечной остановке (у меня такое с незавидной регулярностью происходило на метро “Красногвардейская”, а жил я на “Домодедовской”, предыдущей станции), это еще было не классовое сознание как таковое, но скорее незабудочная поза классовой борьбы, да, в это мы играли с удовольствием. Во-вторых, как следствие, это бедность и изгойство и неизбежные и неосознанные левые настроения (пополам с правыми, кстати – что было нормально в 90-е годы, вся эта “память русских колоний, Украины и Литвы”). В-третьих, конечно, алкоголь и все такое прочее в максимально доступных количествах – ну, тут комментировать нечего. В-четвертых, и возможно в главных, – филология в широком смысле: книги, фильмы, музыка, составлявшие оборонительный рубеж. По ним не узнавали своих, с ними отбивались
Сергей Кузнецов
У Усова было очень близкое мне видение 90-х годов. К моменту, когда я наткнулся на “Соломенных енотов”, было ясно, что 90-е уже закончились и что это было грандиозное время. И вокруг меня не было языка, который бы говорил об этом времени адекватно. Мне до сих пор кажется, что альбом “Соломенных енотов” “Горбунок” – это самое точное, что вообще об этом времени сказано. Мне кажется политически вредной и неверной трактовка 90-х как времени либеральной свободы – но не вполне правильно и депрессивное представление о том времени, мол, страна лежала в руинах и надо было ее спасать. Я же жил тогда. И у меня не было такого ощущения. А было ощущение чудовищного драйва, частью которого был происходящий распад… В принципе, если ты фанат саморазрушения, то как тебя может не вставить саморазрушение целой страны? И вот Усов пел: “Пусть пшеничные зерна бесцельно гниют на складах, / Пусть глумится зверье, воспитатели в детских садах, / Пусть уходят продукты, народ уподоблен скоту, / Но мы встретимся в шесть часов вечера в девяносто четвертом году”. Что это такое? У нас с одной стороны всякие условные победители из либерального андерграунда 80-х, которые глядят на торгующих в переходах старушек как на поверженных врагов: мы, мол, всю жизнь были против совка, вы над нами смеялись, теперь уж мы посмеемся! А с другой стороны – Дугин, НБП, восхищение “героями октября 93-го”. А тут Усов с его “а когда-то во время октябрьских событий мудаки довели мудаков” и “я не мусор, не жид, даже не фашист и, видит Бог, не демократ” – то есть со своей персональной позицией, антилиберальной, антиельцинской и вместе с тем лишенной все этой псевдопатриотической прохановщины. Мне кажется, дело не в политических взглядах Усова, а в том, что он почувствовал вот эту энергетику 90-х, которая была поверх политики, поверх всего остального. “Соломенные еноты” – это такой слепок с того времени, они зафиксировали вот это чувство абсолютно захватывающего душу восторженного ужаса, в котором ты постоянно находился. Это было – ну, как когда залезаешь в бассейн с очень горячей водой и через минуту чувствуешь, что тебе очень холодно и волосы на теле становятся дыбом.
Врубившись в панк-рок, Борис Усов сразу начал жить на тех же зашкаливающих скоростях, на каких обычно пишется и играется эта музыка. Существование “Соломенных енотов” и их окружения середины 90-х проще всего было бы описать не словами, но блок-схемой, разрисованной на каком-нибудь изрядного размера ватмане. Старые товарищи не выдерживали усовского темперамента и отходили в сторону – но на их место быстро приходили новые: гитаристка Арина Строганова, жившая с Усовым по соседству и до последнего дня существования “Енотов” отвечавшая в группе за музыку, которая сопровождала стихи лидера, молодой анархист Борис Покидько из дружественного ансамбля “Лисичкин хлеб”, все тот же Константин Мишин. Регулярно тасуя составы, “Еноты” за несколько лет записали с десяток альбомов – от отчаянного и дерзкого “Горбунка” до полусказочной полуакустики “Удивительной почты”. Вокруг группы стали кучковаться проекты друзей и соратников с названиями одно звонче и страннее другого: тот же “Лисичкин хлеб”, “Огонь”, “Ожог”, “Тише пчол” и так далее, и так далее. От “Енотов” стали отпочковываться дополнительные творческие манифестации: шуточная затея “Зверье”, где каждая песня состояла из одной строчки и длилась не дольше полуминуты, “Утро над Вавилоном” с вокалом Арины Строгановой – своего рода женская версия “Соломенных енотов”, школярский девичий панк “Н. О. Ж.”. Несмотря на очень ограниченное хождение записей всех этих почтенных ансамблей, музыка “Енотов” каким-то парадоксальным образом попала в Актюбинск, где свой вариант экзистенциального панка разрабатывала группа “Адаптация”, – и московский клуб любителей панк-рока превратился в международный. Параллельно всему этому бесконечному внутреннему и внешнему угару Усов успевал и издавать журнал “Связь времен”, в котором фиксировалась бурная жизнь его коммуны, и ездить вместе со всем кагалом (благо состав всех групп более-менее пересекался) в подмосковные ДК и казахстанские подпольные клубы. И все это – не изменяя привычному стилю жизни, где не было места ни деньгам, ни трезвости, ни бытовому уюту.
Все это творческое объединение, собранное из людей зачастую диаметрально противоположных взглядов и созданное во многом по образу и подобию сибирского культурного альянса “Гражданской обороны” и “Инструкции по выживанию”, с легкой руки Усова получило название “формейшн” – а участники его, соответственно, звались “формантами”. Конечно, и в этом была своя понятная логика: людям, решившим отбиваться от окружающей реальности, проще держать оборону вместе – да и если музыкантов больше, чем слушателей, вполне естественно способствовать увеличению количества первых, а не последних.
Станислав Ростоцкий
Усов говорил, что, когда они только начинали, они одновременно играли в “Контркультуру”, издавая журнал, и в “Инструкцию по выживанию”, делая группу. При этом понятно, что в данном случае имелась в виду игра тотальная, абсолютно всерьез. Вот на каком-то этапе этой игры и появилась необходимость в движении, во всемосковском панк-клубе.
Константин Мишин
Вадим Зуев, он же Ротон, переехал из Тюмени в Москву жить. Ну, точнее, его мать переехала, и он поступил в медучилище в Орехово-Зуево, наверное, чтобы шприцы бесплатно доставать, иметь доступ ко всяким спиртосодержащим продуктам и прочим таблеткам. У нас сложилась юго-западная тусовка по географическому признаку. Я, Боря Покидько из “Лисичкиного хлеба”, Усов, Рудкин, Шура Серьга и Ротон. Мы решили, что нечего надеяться, ждать милостей от природы, надо самим себе все делать, самим помогать друг другу записываться, играть друг с другом в проектах. Усов тогда же решил издать журнал “Связь времен”, потому что у него была идея, что делать третий номер “ШумелаЪ мышь” – это уже попс. Потом подтянулись и Леша Экзич в эту формацию, и Леший. А Кульганека этот дикий экстрим начал тяготить. Один, два, пять раз это все как бы весело, а потом, когда постоянно так… Рискуешь по-серьезному в мусарник попасть или под бандитский замес, это напрягает. Ну и вообще, чисто по-человечески как бы тяжело просто, скажем так, с психически ненормальными людьми долгое время общаться. И он начал от всего этого дела немножко отходить. А Усов начал искать новых людей. Первый, кто ему под руку подвернулся, – это Борян Покидько, который в соседнем доме жил. И Арина тоже. Там три дома рядом стояли. Дом Арины, потом дом Бори торцом, потом дом Боряна.