Песня любви
Шрифт:
«Оно и к лучшему», – решила старая повитуха. Нет ничего хорошего в том, чтобы желать того, чем не можешь обладать.
Бьорн довольно много рассказывал Рике о великом городе Миклагарде, но несмотря на его цветистые описания, она оказалась совершенно не готова к встрече со столицей Византийской империи. Он говорил ей об Айя-Софии, соборе Святой Софии, Премудрости Божией, с ее поразительным куполом, но она представить себе не могла, какое это чудо… пока не увидела.
Утреннее солнце золотило изгибы белого мрамора. Гигантский свод высоко венчал кольцо арочных окон. Он словно целиком был спущен с небес и не желал
Великий город на полуострове, врезающемся в Мраморное море, раскинулся на семи холмах. Он был эхом Рима, славу которого основатель города Константин стремился затмить и вытеснить. Весь горизонт был утыкан бесчисленными шпилями и колоннами, и на каждой из них была статуя. Рика подумала, что все это похоже на какое-то поселение гигантов, замороженных на высоких постаментах.
От Босфора они свернули на север и вошли в Золотой Рог, глубоководный порт Константинополя. Рика стояла на носу «Валькирии», и Бьорн присоединился к ней. Он старался, чтобы это выглядело естественно, но от ее близости сердце его забилось сильнее. Когда судно слегка накренилось и Рика покачнулась, он положил руку ей чуть ниже спины, чтобы она удержалась на ногах. Она слегка склонилась к нему.
– Что-то неладно? – спросил он.
– Просто все это как-то подавляет, – объяснила Рика, позволив взгляду лишь на миг задержаться на его лице. – Этот город такой откровенно богатый… Наверное, на него часто совершают набеги?
– Миклагард хорошо защищен, – ответил он и свободной рукой указал на высокую стену, поднимавшуюся из воды. – А со стороны суши его окружает тройное кольцо стен, каждая из которых почти в двадцать раз превышает человеческий рост. Причем стена такая толстая, что никакой таран ее не пробьет.
Здания из светлого мрамора ослепительно сияли на солнце, и Рика подняла руку, чтобы защитить глаза. «Валькирия» скользнула мимо императорских доков, где под неумолкающий грохот молотков строились суда для имперского флота.
– А как город защищен с моря? – поинтересовалась Рика.
– Ты ведь видела морскую стену? Ее строго охраняют, так что любой пират дважды подумает, прежде чем лезть на нее. – Бьорн рассеянно постукивал пальцами по выгнутому носу «Валькирии». Богатства Миклагарда манили и будоражили кровь. Он невольно стал соображать, как можно преодолеть эту преграду. Он уже не раз обдумывал это. – Бухту еще защищает и цепь, которую солдаты натягивают поперек входа на уровне воды. Считается, что через нее никто не может проникнуть внутрь.
– А как можно выбраться отсюда? – осведомилась она почти равнодушным тоном.
– Я думаю, что смог бы сделать это даже при натянутой цепи, – уверенно произнес он.
С момента воссоединения с остальным отрядом у них не было никакой возможности поговррить наедине. Каждый день Бьорн украдкой наблюдал за Рикой, надеясь на то, что она забеременела. Но живот ее выглядел плоским, а поинтересоваться этим у него не было возможности.
– А нам надо будет отсюда выбираться? – спросил он, пытаясь дать ей понять истинный смысл вопроса.
Рика посмотрела ему прямо в лицо, и на краткий миг в ее глазах блеснули слезы. Подбородок ее слегка дрожал, и он понял, что ребенка нет. Она смахнула слезу и отвернулась.
– Нет, – тихо откликнулась она. – Нам этого не надо.
Город показался Рике великолепным, но ее поразила его вонь. Она не была к этому готова. Она ожидала, что в гавани и городе будет преобладать запах свежей рыбы, но по мере того как они поднимались по крутой улочке в путаницу переулков и проездов, ей в ноздри все сильнее ударял смрад от гниющих овощей, помоек и фекалий, сочившихся из трещин терракотовых труб, несущих отходы в море. На каждом шагу попадались дома, переполненные бедными людьми.
Они упорно двигались выше, и характер узких улиц постепенно менялся. Все меньше было помоек и отходов на дороге. Их встречал аромат пекущегося хлеба, каких-то незнакомых Рике пряностей и благовоний. Торговцы предлагали зеленые оливки и инжир, вдоль улиц стояли тележки с огромными арбузами и множеством разнообразных фруктов.
Бьорн остановился у прилавка и, поторговавшись с хозяином, купил каравай свежего сладкого хлеба. Он поделил его на равные части и раздал путешественникам. После привычной грубой пищи этот хлеб показался Рике даром богов.
Торговцы громко расхваливали свой товар на множестве языков: арабском, латинском, франкском, персидском, монгольском и, конечно, греческом. Внимание Рики привлекли колоритные черные африканские купцы, одетые в яркие разноцветные наряды. Она не могла оторвать от них взгляда, но продавцы и покупатели тоже с нескрываемым любопытством разглядывали их. Рядом с северянами местные жители выглядели просто карликами. Даже она на многих прохожих могла смотреть буквально сверху вниз.
– Как здесь много людей, – ахнула Рика, разглядывая окрестности.
– Около двухсот пятидесяти тысяч, – уточнил Орнольф. – И не менее пятидесяти тысяч приезжих из разных земель. Весь мир, дети мои, стремится в Миклагард.
Дядя Орнольф широко раскинул руки и глубоко вдохнул, с удовольствием впитывая ароматы рынка. Рика поняла, что если одна часть его души всегда тосковала по дикой красоте фьордов, то другая явно принадлежала этому городу, перекрестку многих дорог.
Рика решила, что скоро уже сможет отличать уроженцев этих мест от заезжих купцов. Греки носили «паллы». Кроме того, у большинства византийцев были аккуратно подстриженные бороды, хотя попадались и абсолютно гладкие лица. Не чисто выбритые, как у Бьорна, а безволосые и нежные, как у нее самой. И голоса у них были высокие, почти как у нее.
– Это евнухи, – объяснил Орнольф, заметив ее удивление. – Византийцы называют их «третьим полом». Оскопленные мужчины. – Он презрительно оттопырил губу. – Почти в каждом богатом доме их не меньше дюжины. Они занимаются обслуживанием, ведут хозяйство. Мы наверняка увидим таких и в доме Абдул-Азиза. У него они сторожат гарем. Понять не могу, как мужчина может позволить так себя искалечить.
– Не думаю, что они сами пошли на это, – заметил Торвальд.
– Вообще-то обычно решение принимают не эти несчастные, – признал Орнольф. – А их родители. Они кастрируют младшего сына, чтобы тот получил пост чиновника или стал слугой влиятельного семейства. Я раньше не рассказывал тебе об этом, Бьорн, но когда я привозил тебя сюда мальчишкой, мне сделали одно очень заманчивое предложение. Это был старый грек-придворный, который хотел купить тебя. Узнав, что ты второй сын в семье, он стал проявлять особую настойчивость. Бьорн мрачно сверкнул глазами.