Песня зверя
Шрифт:
– Сбрендил. Безнадежно. Если бы не доспехи, твои косточки еще дымились бы, а вопли слышали бы аж в Кор-Талайт.
– Если бы не доспехи, я бы сейчас разговаривал с Келдаром.
– Не стану его будить. – Она вскочила на ноги и застыла.
– Лара, вот-вот настанет третий день. – Я вылез из пруда, отряхиваясь и дрожа, хотя в пещере было отнюдь не холодно. – Твой брат приведет сюда отряд с минуты на минуту. Если это должно случиться и если богам, кто бы они ни были, угодно, чтобы драконы получили свободу, надо ухитриться сделать это сейчас. Помоги мне.
Она не шелохнулась, а я подошел к ней близко, совсем близко, так близко, что почувствовал, что тело ее под кожаными доспехами – как натянутый лук. Лицо ее стало розовой гранитной маской, но
Лара, конечно, быстренько спустила меня с небес на землю. Она с приглушенным проклятием пожала плечами и, повернувшись ко мне спиной, снова полезла на скалу. Я смотрел ей вслед и направился совсем в другую сторону, обходя дымящиеся колодцы и перепрыгивая через трещины. Дойдя до края темного пруда в двадцати шагах от драконьей головы, я остановился. По трубам, которые проложил Нарим, в пруд стекала вода – вода из озера моих грез. Я влез на камень и взглянул вверх, на чешуйчатую голову. Она была так близко, что горячий воздух, вырвавшийся из багровых ноздрей, взметнул мне волосы. Оборачиваться я не стал – к чему? Я поднял руку, опустил ее и… приготовился.
Почти сразу зазвенел Ларин голос.
– Проснись, дитя ветра и огня. Испей воды из озера пламени и жизни. Пусть не печалит тебя больше камень, пробуждающий в тебе постыдную злобу. И пожалуйста, пощади дураков, которые молят тебя о милости.
Я улыбнулся про себя и стал ждать гибели.
ЛАРА
Глава 20
По рождению я – воин. Мой отец – Всадник Клана, седьмой звеньевой Первого Семейства, и на протяжении девяти поколений Всадники нашего рода имели чин не ниже десятого флангового. В самых отдаленных провинциях Элирии – в Гондаре, в Эсконии, во Флориане – род Говина приносил Клану только славу и победу. Сколько себя помню, я была уверена, что в моих жилах течет чистая кровь Клана и что со временем я пойду по стопам предков.
Мы жили не так, как живут слабосильные народы. Моя семья – мать, брат, две бабки, два дяди, тетя и три кузена – спала в палатке размером двенадцать на двенадцать шагов. Нам было позволено владеть только тем имуществом, которое во время перемещений легиона из одного грязного вонючего лагеря в другой помещалось в заплечный мешок. Воину не положены удобства – удобства порождают слабость. В детстве я не понимала, как тот, кто проводит ночи в доме из дерева или камня, может без стыда глядеть другим в глаза.
Отец жил при драконе. Раз в год он приходил к нам, чтобы переспать с матерью и подтвердить таким образом свои права на нее. И конечно, он появлялся всякий раз, когда ему докладывали о том, что Седрик или я проявляли непочтительность или непослушание. Всякий раз, когда над нашей палаткой пролетал дракон, я думала, что это отец, и преисполнялась гордости.
Очень рано стало ясно, что я превосходный боец. Ни брату, ни любому другому ребенку из Клана я не спускала ни одной обиды. Дети других народов не стоили моего внимания: я просто грозила им хлыстом, и они повиновались мне. В грязи между палатками я играла в стратегию и тактику; моими воинами и отрядами были булыжники и деревяшки, а врагами, если не удавалось найти никого получше, – бродячие собаки и бездомные кошки.
В день, когда Седрик стал учиться всадническим искусствам, чтобы занять место Всадника, подобающее члену нашего семейства, я тоже заявила о себе. Я сказала наставнику, что тоже готова учиться, хотя мне было всего шесть, а не положенных восемь: я знаю наизусть клятву Всадника и Двенадцать Законов, могу, цепляясь рукоятью хлыста, взобраться куда угодно, помню имена наших героев за десять поколений и имена наших врагов с начала времен и могу рассказать о горестях, терзающих наши сердца. Но в тот день я узнала то, о чем никто не позаботился известить меня раньше: женщинам позволялось служить Клану как угодно, но летать на драконах им было запрещено.
Три дня я заходилась в
– Хватит визжать, – рассердился в конце концов отец, – а то выдам замуж в Двенадцатое Семейство, где можно иметь много жен. Тебе нельзя будет слово сказать без позволения мужа и показываться на людях с открытым лицом – для них это срамота.
А мать наградила меня увесистым шлепком и добавила:
– Настоящему воину зверь ни к чему – враги и так его страшатся. Женщины нашего Клана сражаются с мечом в руках наравне с мужчинами, которые не родились Всадниками. Этого довольно.
К восьми годам я была уверена, что главное достояние Клана – его непоколебимая честь. Радости мне это не приносило, но жить с этим было можно.
Тогда-то в наш лагерь и прибыл Эйдан Мак-Аллистер, «любимец богов». Его музыка – прославленная его музыка, музыка самого Ванира, как считали мои родичи, – совсем вскружила мне голову. Я поверила всему, о чем он пел той ночью. В мечтах я взмывала к небу, в облака, к звездам, к солнцу, и ветер играл у меня в волосах, и с той поры я думала только о том, как бы полететь. Ни один воин не может спать спокойно, если командир отнял у него оружие, которым он владел с рождения. И я дала себе клятву полететь на драконе – и пусть родичи вырвут мне за это сердце. Из-за Эйдана Мак-Аллистера я забыла свои обеты и поступилась честью. Мне пришлось лгать командору. Мне пришлось прятаться. Мне пришлось строить интриги. Мне пришлось красть. И тогда на краткий миг я взмыла к небесам, к облакам, к звездам. А потом были ужас, огонь и боль.
Эйдан Мак-Аллистер стал проклятием всей моей жизни, и когда я увидела его в Кор-Талайт, то снова пережила весь кошмар того дня, когда мне пришлось пасть с небес, зная, что это – наказание за мои грехи. Нет ничего удивительного в том, что я его так ненавидела.
Нарим сказал мне, что все эти годы со дня моего падения Мак-Аллистер был узником Клана. Я ему не поверила. Да чтобы сенайский певец, хилый, изнеженный, трусливый, семнадцать лет провел в тюрьме Клана – и выжил, и не сошел с ума? Я была уверена, что он просто прятался, а мне пришлось прожить целую вечность с печатью того, что он со мной сделал. Навеки изуродованное лицо. Пожизненное изгнание из Клана. Всадники не приняли бы меня назад. Тому, что я сделала, нет прощения, и за меня обещали почти столько же, сколько за голову Мак-Аллистера. Меня не убили бы и не заточили бы в тюрьму – нет, мне отрубили бы руку, чтобы я не могла воровать, и ногу, чтобы я не могла убежать, и обрекли бы на жизнь хуже рабской. Я точно знала, что гнусный сенай заморочил элимам голову, сладкими речами завоевав их расположение и заставив поверить в то, что он может их спасти, чтобы они укрывали его от правосудия. В бесконечных спорах с Наримом я доказывала, что сенай – шпион, что знатные его сородичи засылали его во всаднические лагеря, чтобы он заставлял Всадников поступаться честью.
Почему же я его не убила? Если бы кровь можно было пролить силой воли, Мак-Аллистер не пережил бы и единого моего взгляда. Но я была в долгу перед Наримом, в священном долгу, – он спас мне жизнь. Я тогда едва не повредилась умом, столь незыблемой казалась мне моя ненависть.
Но потом певца поселили у меня, и тут моей уверенности пришел конец. Я смеялась над ним за то, что он жмется у огня, а он предлагал мне заваренные травки. Я припоминала ему, каким трусом он был в логове кая, а он варил мне похлебку. Я глумилась над его знатным происхождением, а он смеялся над самим собой, и черный лед на моем сердце таял. Я не щадила его, заставляя учить слова ночи напролет, а он был этому так рад, словно я его осыпала самоцветами. Что бы я ни делала, мне не удавалось разозлить его и тем самым освободиться от данных Нариму клятв. Мне никогда не встречалось человека с таким тонким воспитанием и такой обезоруживающей манерой шутить, но я приписывала это его слабости, потому что иначе не могла этого объяснить. Я считала его жалким – пока однажды ночью не увидела его руки.