Песня зверя

Берг Кэрол

– Да приласкай же его, Лара! – посоветовал Тарвил, не в силах сдержать улыбку. – Я точно знаю, первым делом надо ласкаться!

Скрипнув зубами, я сжала руку в перчатке, едва касавшуюся моего плеча, и притянула Эйдана поближе.

– Ничего у нас не выйдет, – шипела я. – Не могу…

– Давай попробуем думать о чем-нибудь другом, – предложил Эйдан, зарываясь носом мне в волосы. – Я тебе рассказывал, как однажды гонял в пещере нетопырей и у меня загорелись волосы? – нежно шепнул он мне на ухо.

Я резко повернулась и уставилась на него. Совсем спятил?!

– О боги,

только не смотри на меня, – выдохнул он. Я чувствовала, что он весь пылает от смущения. – Как ты думаешь, эти люди заметят, что элимы нам все подсказывают? Интересно, в театре тоже так ужасно ошибаются, выбирая актеров на роли?

За его шуточками стоял совсем не шуточный страх. Я это прекрасно видела. И вдруг я кое-что поняла. Даже и представить себе не могла…

– Так ты никогда… в молодости… столько знакомых… девушки вокруг так и увивались…

– Времени не было. Все время в пути. Занят был. Боги и музыка. И воспитание очень строгое. Нельзя… даже смотреть толком… только если очень давно знакомы… пока не… в общем, до свадьбы. И я не знаю… Проклятие! Ну что, я совсем красный?!

К полнейшему удовольствию Тарвила и Давина, я расхохоталась. Ну почему у нас все не как у людей?! Я-то думала, он страшно стыдливый, что его отпугивает мое уродство, что ему не по душе мое ехидство… Мне и в голову не приходило, чтобы знатный сенай, который вел жизнь вовсе не отшельническую, – и вдруг девственник! Ну и ну!

– А вот и смейся, – буркнул он мне в ухо. – Сама-то… Тебе же было всего тринадцать, когда ты оказалась у элимов.

– Моя родная палатка была меньше этой комнаты, а в ней жили мои родители, две бабки, два дяди, тетушка, три кузена и старший брат, у которого была куча друзей. Стыдливость и целомудрие в Клане не ценятся. Тут уж волей-неволей все видишь и все слышишь. К тому же девушка из Клана с одиннадцати лет доступна друзьям ее отца и братьев и вообще любому Всаднику. – Сказала – и сказала; но это слишком много говорило о моем месте в Клане. Ничего не было приятного в воспоминаниях о пьяных мужланах и неловких мальчишках в темных углах родительской палатки.

– Ах вот оно что. – Он не знал, что ответить. – Ну что ж, тогда приказывай.

– Пара на том конце стола – родители невесты, – прошептал Давин. Пока мы чесали языки, он не сводил глаз с пирующих. – Они только что послали слугу за огоньком – хотят зажечь светильник.

– Пора начинать второе действие, – кивнул Мак-Аллистер. – Это уже по моей части. Потерпите, хорошо?

Улыбка согнала тень с его лица. Да, скорее всего мое грязное прошлое отпугнуло его окончательно. Он заставил меня ухватить его под локоть – так, чтобы самому держать кружку обеими руками, – и направился к праздничному столу, покачиваясь, словно выпил не меньше, чем они.

– Наши поздравления, добрые господа, – провозгласил он слегка заплетающимся языком и поклонился светловолосой паре во главе стола. – Извините, что помешал вашему веселью, но я просто не мог удержаться – такое знаменательное событие, – примите наилучшие пожелания жениху и невесте… тем более что сам я сейчас одарен так щедро… – Он чуть прижал локтем мою руку, и я поняла намек и прильнула

к нему. – Эй, хозяин! По одной этим добрым удемам! Угощаю! Пью за счастливый союз! – Он лихо опрокинул кружку и стукнул ею о поднос, где уже громоздилась целая гора пустой посуды. – Да благословит их Тьясса… всеми своими благословениями! – И тут, к полному моему изумлению, он крепко обнял меня и нежно, так нежно, что это вовсе не вязалось с балаганом, который мы устроили, поцеловал в щеку. В левую, обожженную. – Я тут вспомнил стихи одного вашего великого поэта… – Он прижал меня к груди – все той же левой, уродливой щекой! – и заговорил на удемском наречии. Слов я не понимала, но теперь язык у него вовсе не заплетался: дивный его голос словно ласкал незнакомые звуки, а ставшие проворными пальцы перебирали, расплетая, пряди моих волос. Когда он умолк, удемы всхлипывали – все до одного. Меня трясло от ужаса.

Гости утирали слезы и осыпали нас благодарностями. И тут Эйдан наклонился и уткнулся лицом мне в шею. Мне пришлось отстраниться, чтобы услышать, что он там шепчет.

– А хочешь, расскажу, как я решил играть на флейте во время урока верховой езды и с размаху налетел на дерево?

От неожиданности я рассмеялась, спрятав лицо у него на груди, а сидевшая ближе всех грузная, рыхлая удемская женщина, сопя и всхлипывая, бормотала: «Дар Тьяссы… Счастливица, счастливица…» Нас с головы до ног увили маргаритками и молочаем, и мы выбежали за дверь, сопровождаемые дурацкими криками про семя Уле и утробу Норлы.

– Нам налево, – прошептала я, пытаясь заставить голову хоть как-то соображать. Слева деревья росли редко, а значит, и Всадников там не было. К тому же там начинались холмы – в них можно быстро скрыться из виду. – Не забывай стонать, дурень! – И мы стонали, вздыхали и хихикали изо всех сил, убегая в лес. Когда мы миновали кольцо Всадников, я потащила Мак-Аллистера к раскидистому дубу, поставила на колени, чтобы не было заметно, какой он длинный, и прижала его голову к груди, прикрыв распущенными волосами.

– Надо отбежать еще дальше в лес, – шепнула я.

Он не ответил. Ему было никак не отдышаться, к тому же Всадники, наверно, были совсем близко – он весь дрожал. Миг спустя мы уже неслись дальше, время от времени останавливаясь, словно не в силах совладать с охватившим нас желанием, и в конце концов нашли темную травянистую низину под кустами боярышника. Мы бросились на землю, и я укрыла нас длинным Эйдановым плащом, стараясь, чтобы тот, кто нас случайно заметит, не увидел и не услышал ничего такого, что не оправдало бы его ожиданий.

Я изо всех сил пыталась сосредоточиться на игре, на притворстве, а не на живом человеке, который лежал рядом со мной, по всей видимости, пуще смерти опасаясь случайно до меня дотронуться. Но вскоре мы замерли. Тихо и смирно лежали мы под плащом, словно и вправду произошло между нами то, что мы изображали. Веселье прошло, мысли остановились. Но и радости нам не было никакой. От балагана остался лишь поцелуй, который я до сих пор чувствовала на обожженной щеке. В жизни не было со мной ничего подобного. «Счастливица…» Распоследняя дура.