Пестель
Шрифт:
Однажды Шервуд приехал в город Ахтырку с поручением к графу Якову Булгари.
Рано утром он явился на квартиру Булгари. Небольшая квартира состояла из двух комнат — первая, темная, заваленная разными вещами, служила чем-то вроде прихожей, вторая была спальней хозяина. Шервуда встретил слуга и сказал, что ему придется обождать, так как граф еще спит. Шервуд уселся в первой комнате, закурил трубку и попросил слугу приготовить ему кофе. Тот вышел.
Дверь во вторую комнату была приоткрыта, и Шервуд мог разглядеть кровать и спящего на ней человека, лицо которого было закрыто одеялом. Шервуд подумал, что это Булгари, но
— А ты, граф, спишь? — спросил незнакомец.
— Да нет, все думаю о вчерашнем разговоре, — послышался голос Булгари с другого конца комнаты. — Что ж, по-твоему, было бы самое лучшее для России?
— Самое лучшее, конечно, конституция! — уверенно заявил незнакомец.
Булгари расхохотался:
— Конституция для медведей!..
Незнакомец перебил его:
— Нет, позволь, граф, конституция, применимая к нашим потребностям и обычаям.
Но Булгари не унимался.
— Хотел бы я знать конституцию для русского народа! — и снова расхохотался.
— Конечно, не французская конституция, принятая Людовиком Шестнадцатым, — сказал незнакомец. — Я много об этом думал и могу сказать, какая конституция была бы хороша.
Незнакомец начал подробно излагать свою конституцию, и, прислушиваясь к его словам, Шервуд подумал, что изложить конституцию экспромтом невозможно, она должна быть написана. Булгари слушал внимательно и вдруг воскликнул:
— Да ты с ума сошел, ты, верно, забыл, как у нас династия велика! Hу, куда их девать?
Глаза незнакомца заблестели, он сел на кровати, засучил рукава и сказал:
— Как куда девать? Перерезать!
— Ну, вот ты уже и заврался, — ответил Булгари, — ты забыл, что их за границей много. Ну, да полно об этом, это все вздор, давай о чем-нибудь другом поговорим.
— А я говорю не вздор! — настойчиво произнес незнакомец. — А как тебе нравятся сочинения Биньона?
— А! Который писал о конгрессах? — спросил Булгари. — Да, там много правды, но французы всегда много…
Тут вошел слуга со стаканом кофе. Услышав скрип отворяемой двери, Булгари умолк. Шервуд взял кофе, раскурил погасшую трубку и тихо попросил слугу.
— Скажи, что я приехал.
Тот доложил.
— Шервуд, иди сюда, — послышался голос графа.
— Дайте стакан кофе допить, — ответил Шервуд.
Булгари и его гость стали одеваться. Когда Шервуд вошел во вторую комнату, граф обратился к незнакомцу и сказал:
— Рекомендую тебе, это господин Шервуд. А это господин Вадковский, — представил он незнакомца.
Завязался разговор. Узнав, что Шервуд служит в военных поселениях, Вадковский стал расспрашивать о них. Англичанин, зная теперь, с кем имеет дело, ругал военные поселения, стараясь угодить собеседнику.
В разговоре между прочим Булгари упомянул о больших связях, которые имеет Шервуд в поселениях. Вадковского это заинтересовало. Когда Шервуд вышел из комнаты, он заметил Булгари:
— Шервуд мне нравится, должно быть умный человек.
Булгари помолчал, потом задумчиво ответил:
— Да, весьма умный, но опасного ума; есть минуты, когда я его боюсь.
Вскоре Булгари уехал. Член тайного общества и шпион остались один на один.
Вадковский казался взволнованным, но молчал, видимо не решаясь начать разговор, потом, наконец, произнес:
— Господин Шервуд, я вам друг, будьте и мне другом.
— Мне очень приятно иметь удовольствие с вами познакомиться, — любезно ответил Шервуд.
— Нет, я хочу, чтобы вы мне были другом, — многозначительно сказал Вадковский, — и я вверю вам важную тайну.
С деланным замешательством Шервуд отступил от него.
— Что касается тайн, — ответил он, — я прошу не спешить мне вверять, я не люблю ничего тайного.
— Нет, — хлопнул рукой Вадковский, — наше общество быть без вас не должно!
У Шервуда от восторга перехватило горло.
— Я вас прошу мне ничего не говорить, — быстро зашептал он, — потому что здесь, согласитесь, не время и не место, а даю вам честное слово, что приеду к вам, где вы стоите с полком.
Все это Шервуд и рассказал царю.
Имя Вадковского сразу всплыло в памяти Александра. Этот «мальчишка» совсем недавно довольно чувствительно оскорбил его. Вадковский служил в Кавалергардском полку вместе с графом Дмитрием Шереметевым, за которого любовница императора Мария Антоновна Нарышкина прочила свою дочь. Вадковский своими насмешками над Шереметевым, вроде титулования «ваше побочное императорское высочество», расстроил этот брак. Шереметев постеснялся просить руки Софьи Нарышкиной. Но этого мало: Вадковский по просьбе Шереметева переписывал ему песни, одна из которых начиналась словами:
Царь наш — немец русский, Носит мундир узкий… Царствует он где же? Всякий день в манеже…За все это Вадковский был переведен из гвардии в Нежинский конно-егерский полк, находившийся в Курске.
И вот теперь оказалось, что этот Вадковский гораздо более серьезная штучка.
Царь поручил Шервуду продолжать свои расследования.
Свой арест и поездку в Петербург Шервуд объяснил товарищам по полку, будто его допрашивали по известному всем в то время делу о похищении поручиком Сивинисом драгоценностей у грека Зосимы. Все сошло наилучшим образом. Вадковский, узнав об этом, негодовал на подлость властей, пытавшихся запутать в темную историю честного человека, и проникся к Шервуду еще большей симпатией.
Сближение с Вадковским, как не трудно догадаться, кончилось приемом Шервуда в тайное общество. Шервуд попал в самую гущу событий.
Вадковский, бывший душой петербургской ячейки, горячий, деятельный, до конца преданный тайному обществу человек, предлагавший незадолго перед тем себя в цареубийцы, после перевода на юг еще шире развернул свою деятельность и как раз в это время хлопотал об организации подпольной типографии.
И при самом приеме такого малоизвестного ему лица, как Шервуд, Вадковский, собственно, руководствовался правильной мыслью — использовать разъезжающего всюду унтер-офицера для целей общества. А увенчал свой легкомысленный поступок роковым шагом: он с Шервудом отправил Пестелю донесение, в котором рассказывал и о петербургской ячейке, и о своей деятельности на юге, и об организации типографии. Подателя письма Вадковский характеризовал как человека непреклонной воли, проникнутого чувством чести, верного своему слову и устремленного к одной цели, советовал быть с ним откровенным и доверчивым.