Пьесы. Интермедии. Письма. Документы. Воспоминания современников

Эрдман Николай Робертович

Раздается траурный марш.

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Вбегает Виктор Викторович.

Виктор Викторович. Федя Питунин застрелился. (Пауза.) И оставил записку.

Аристарх Доминикович. Какую записку?

Виктор Викторович. «Подсекальников прав. Действительно жить не стоит».

Траурный марш.

Занавес

СТИХИ. ИНТЕРМЕДИИ

Публикация стихотворений М. Игнатьевой. Составление интермедий 3. Пекарской.

© Публикация стихотворений. Игнатьева М. Б. 1990 г.

Пусть время бьет часы усердным…

***

Пусть

время бьет часы усердным Старожилом, Они не заглушат неторопливый шаг С добром награбленным шагающей поэмы. Но знаю, и мои прохладные уста Покроет пылью тягостная слава. И шлем волос из вороненой стали На шлем серебряный сменяет голова. Но я под ним не пошатнусь, не вздрогну, Приму, как должное, безрадостный подарок, И в небеса морозную дорогу Откроет радуга мне триумфальной аркой. Дети, дети! Учитесь у ночей полярному молчанью, Сбирайте зорь червонный урожай. Ведь тридцать стрел у месяца в колчане, И каждая, сорвавшись с тетивы, Кого-нибудь смертельно поражает. Никто не знает перечня судеб — Грядущих дней непроходимы дебри. И пусть весна за городской заставой Опять поет веселой потаскухой, Вся в синяках и ссадинах проталин По рытвинам И дорогам. Я также сух И строг. И перед ней, как перед всяким гостем, привратником, Блюдящим мой устав, Ворота рта Торжественно открыты. Тяжелой головы пятиугольный ковш Из жизни черпает бесстрастие и холод. Недаром дождь меж пыльных облаков Хрустальные расставил частоколы. Отшельником вхожу я в свой затвор И выхожу бродягою на волю. И что мне труд и хлеб, когда мне в губы пролит Знакомый вкус любимых стихотворцев. О, времени бесцветная река, Влеки меня порывистей иль тише, Что хочешь делай, но не обрекай Меня, преступника, на каторгу бесстишья. 1921

Еще вчерашняя толпа не догудела…

* * *

Еще вчерашняя толпа не догудела, А толпы новые гудят уже за ней — Насиловать и мять измученное тело У продающихся пролеток и саней. Они лежат в кроватях перекрестков, Бесстыдствуя средь уличного дня, И тканью каменной похрустывает жестко Под их спиной тугая простыня. О, как я не люблю продажную веселость Полозьев и колес обрадованный вздрог, Когда, заворотив опущенную полость, На вашу грудь взбирается ездок! И так всю жизнь от ноши и до ноши, Не стерши грязь с забрызганных боков, Волочит вас услужливая лошадь К дверям церквей и к окнам кабаков! О, тысячи саней и тысячи пролеток! Кто вам придумал медленную казнь? Позорный труд! Проклятая работа — Возить всю жизнь скупого седока! 1922

Хитров рынок

Не слушайся, бродяга, матери, Пускай с тобой не говорит жена. Язык у женщины, что меч без рукояти, Бряцает попусту в истрепанных ножнах. Пуховая постель их парусник рыбачий, А вместо невода венчальная фата. Будь проклят крик, которым выворачивал Ты им разинутые губы живота. Чтоб молоко твое вскипало беспокойней, Они натопливают бедер изразцы; За то, что мать тебя сумела, как подойник, На десять месяцев поставить под сосцы. Учись бродяжничать размашисто и праздно, Из сердца выветри домашнее тепло, Ах, разве может быть кому-нибудь обязана Твоя на каторгу сколоченная плоть. Тебе ль в бревенчатый, заковываться панцирь, Носить железных крыш тяжелые щиты? Нет, если есть еще в России хитрованцы, Нам нечего с тобой бояться нищеты. И лучше где-нибудь в разбойничьем притоне Пропить бессовестно хозяйское добро, Чем кровь свою разбить червонцем о червонец, Чем тела своего растратить серебро. Поставь же голову уверенней на ноги, Пока в полях под оттепельный вздрог Снимает ветер снежные портянки С испачканных ступней проселочных дорог. Шаги бродяжные нигде не успокоятся, Их не связать весне веревками травы, Пока твои виски, как два молотобойца, Грохочут в кузнице просторной головы. Когда же мир глазам совсем отхорошеет И льдина месяца застрянет на мели, Простой ремень, с сука спустившийся до шеи, Тебя на тыщу верст поднимет от земли. И все пройдет, и даже месяц сдвинется, И косу заплетет холодная струя, Земля, земля, веселая гостиница Для проезжающих в далекие края. 1923

Куплеты к водевилю Д. Ленского «ЛЕВ ГУРЫЧ СИНИЧКИН»

Князь

Здесь карьер ваш театральный Разве можно сделать вам? Наш театр провинциальный — Стыд и горе, смех и срам! Несозвучный и отсталый, Полный скукой и тоской. Ведь об этом знает Малый, А не только что Большой.^{1}

Лиза

Вот и я не прочь узнать бы, На ответ не осердясь: Разве вам «Медвежья свадьба»^{2} Не понравилася, князь?

Князь

Хоть молчит об этом пресса И партер взывает «бис» — Это, Лизочка, не пьеса, А сплошной наркомпромисс.

Лиза

Ах, не в этом вовсе дело. Ваш пристрастен очень суд. Ваша светлость, я б хотела Получить у них дебют.

Князь

Это сделать очень просто, Только нужно обождать Так годочков девяносто Или восемьдесят пять.

Лиза

Хоть искусный вы оратор, Но сквозит повсюду ложь. Назовите мне театр, Что, по-вашему, хорош?

Князь

Нынче всюду перемена И за планом новый план. Завертелась даже сцена, Как в гробу Аристофан.^{3}

Лиза

Вы в сужденьях ваших мелки, Вы противник перемен. Разве после переделки Вам не нравится «Кармен»?^{4}

Князь

Мне бранить их безрассудно. Ведь «Кармен», Лизок, ей-ей, Переделать было трудно… Но смотреть еще трудней.

Лиза

Есть театр. Во всем подобен Он папаше своему. Говорят, что он незлобен, Так не будьте ж злы к нему.

Князь

Но «Потоп»^{5} его, не скрою, Десять лет идет, ей-ей. Бог и то добрей был к Ною — Шел всего он десять дней.

Лиза

Не придумать, как ни буду Я над этим морщить лоб: Как театр горит повсюду, Если в нем идет «Потоп»?

Князь

В этом нету перемены, И горит он там и тут, Потому что к нам со сцены Поджигатели идут.

Лиза

Есть театры и такие, Что таких на свете нет, — Сам находится в России, А на самом деле нет.

Князь

Что в нем русского помину, На французский все манер. И играет Катерину — Адриенна Лекуврер.^{6} Здесь карьер ваш театральный Разве можно сделать вам? Наш театр провинциальный — Стыд и горе, смех и срам!