Пьесы. Статьи
Шрифт:
В р о н а (опешив). Что это вы так круто?
С у л ь м а. А как же? Ночью вы на меня глядели, будто я бог знает что сделал…
В р о н а (смущенно). Ну, глядел, верно… И теперь еще гляжу, а как иначе? Человек не книга, не газета…
Х э л я (с намеком). Конечно, не газета. С человеком помучиться надо… Но, собственно, о чем вы говорите? Пан Сульма уходить от нас хочет? Ничего не понимаю. Почему?
С у л ь м а. В мои года, панна Хэля, такое надумаешь не от радости, а по нужде.
В р о н а. Никто вас ни к чему не принуждает, пан Сульма, но… видите
С у л ь м а. Вижу, вижу, чего не видеть-то… (С иронией.) Панна Вельгорская ушла, можно и мне уходить… «Сульма — двурушник, прихвостень»… Так мне Рудницкий сказал? Да при людях! Эх, пан директор! Двурушник, а может, еще пьяница и вор? Так уж, видно, надо искать другую работу… (Машет рукой, уходит направо.)
Врона и Хэля смущенно смотрят друг на друга.
Х э л я. Честное слово, ничего не понимаю, но чувствую, здесь что-то не в порядке. А скорее кто-то!
В р о н а. Кабы знать что!
Х э л я. Если б человека можно было прочесть, как газету, да? Вот бы мы умными стали!
В р о н а (задетый). А ты не смейся! Не я один… Видала, как все люди смотрели на Сульму?
Х э л я. Ну так что же будет?
В р о н а. А черт его знает! Может, найдем какой-нибудь выход! (Обнимает Хэлю.) Ты поможешь…
Х э л я. Помогу… (Заметив вазу на камине.) Смотри! Откуда она здесь? Какая чудесная!
В р о н а. Что за черт! Сегодня ночью ее не было!
Х э л я. Кто-то принес. Но кто? Не она же?
В р о н а. Странно. Погоди, спросим Сульму. (Идет к правой двери, приоткрывает, зовет.) Пан Сульма! Пан Сульма!
Появляется С у л ь м и н а.
С у л ь м и н а (встревоженно). Мой куда-то помчался, даже не взглянул на меня.
В р о н а. Не знаете, откуда эта ваза взялась?
С у л ь м и н а (осматривает вазу издали, вблизи, удивленно). Эта или не эта… Эй, пожалуй, та самая! Стояла когда-то такая в столовой на камине… Но откуда она взялась?
В р о н а. Вот я и спрашиваю, откуда?
Х э л я. Паненка Вельгорская?
В р о н а. Вчера ее здесь не было, правда?
С у л ь м и н а. Не было, пан директор.
Х э л я. Ну так что же? Значит, с неба упала?
С у л ь м и н а. Что вы, ведь разбилась бы…
В р о н а. Значит, загадка?
С у л ь м и н а. Пойду разыщу своего, — может, он знает? (Уходит.)
В р о н а. Если даже не она, то, во всяком случае, в связи с ней… Так пусть стоит на память о… ее посещении.
Х э л я. Я тебя не узнаю. Становишься сентиментальным. А честно говоря, мне ее немного жалко. Ушла… сама…
В р о н а. Сама пришла, сама и ушла.
Х э л я (задумчиво). Похоже на какой-то сон…
В р о н а. Нет. Все было в самом деле. (С улыбкой показывая на вазу.) Может быть, реальней, чем эта ваза.
Х э л я. Погоди! Сбегаю в парк, нарву нарциссов.
Бежит к двери террасы, на пороге останавливается, жестом зовет Врону; из парка доносятся голоса ребятишек, поющих ту же песенку, что в первом действии.
З
Перевод Л. Малашевой.
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ СВОБОДЫ {5}
Пьеса в трех действиях
Ян }
Михал }
Иероним }
Павел }
Кароль }
Анзельм } офицеры, освобожденные из немецкого лагеря для военнопленных.
Доктор.
Инга.
Люцци.
Лорхен.
Гримм, садовод.
5
Пьеса написана в 1959 году, издана в 1960 году.
Премьера — 12 декабря 1959 года, Варшава, театр «Вспулчесны», режиссер Э. Аксер.
В Советском Союзе пьеса поставлена в Москве Театром имени Станиславского в 1960 году (режиссеры М. Яншин и А. Аронов).
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Большая комната со стеклянной дверью и лесенкой в несколько ступенек, ведущей в магазин. В глубине два окна, они выходят на улицу. Справа дверь в переднюю, через которую можно попасть в кухню и на входную лестницу. Слева дверь в небольшой коридор, соединяющий эту комнату с другими. Внутренняя лесенка ведет в комнату-мансарду. У стены глиняная печурка. В комнате беспорядок. Чувствуется, что хозяева поспешно покинули квартиру.
Начало марта 1945 года. Оттепель, около трех часов дня. С улицы доносятся приглушенные мужские голоса, медленные, тяжелые шаги, окрики. Затем шум и шаги раздаются в передней. Дверь резко открывается. Входят Я н, М и х а л, И е р о н и м, П а в е л и К а р о л ь с туго набитыми вещевыми мешками, скатанными одеялами. На них потертые офицерские шинели образца 1939 года. У Яна левая рука выше запястья забинтована. Уставшие, но возбужденные, они швыряют вещевые мешки и узелки, с любопытством осматриваются. П а в е л сразу же отправляется обследовать квартиру. Ян со вздохом облегчения опускается на стул.
И е р о н и м. Как хотите, но мне это не нравится — врываться в чужой пустой дом… точно я вор. Даже если этот дом… немецкий.
М и х а л. Не стесняйся! Хозяева даже ключ в дверях оставили, чтобы нам не пришлось взламывать дверь. Почувствовали, видно, величие исторических дней, не правда ли?
И е р о н и м. Ну, я понимаю — их гнал страх, нечистая совесть. Но хоть бы десяток праведников осталось, как это было в Содоме! А здесь что ни дом — ни живой души.
М и х а л (у окна, на котором висит клетка). Даже канарейка. Была, но сдохла. Наверно, замерзла.
К а р о л ь (у печурки). Прежде всего нужно натопить, чтобы стало жарко, как в пекле. Может, птичка оттает, оживет. Сейчас раздобудем топливо. А пока хоть на минуту откройте окна. Не люблю вонь чужой квартиры. (Уходит направо.)
И е р о н и м. Правильно. Впустим в дом немного мартовской гнили. (Открывает одно из окон.) Воздух смешается, и получится нечто подходящее для нас. Снова запахнет лагерем. Ноги уже свободны, а в легких, черт: возьми, все то же!