Пьесы

Тоболкин Зот Корнилович

Л ю б а в а. Не дрогнула рука у кого-то.

Входит М и т я Д у т ы ш. Он с ружьем.

М и т я. Чо сцапала? Не для тебя подстрелил. Перо-то председательше на перину. (Глумливо подмигнув.)

Л ю б а в а (яростно опечатав его по щеке). Нна, нна, погань!

М и т я (клацнув затвором). Уг-гроблю-ю!

Любава, впадая в неистовство, бьет его справа, слева. М и т я, кинув ружье, убегает. Уходит

и М а т р е н а.

И в а н. Это встреча-прощание. Ею закончится наша история…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Застолье. Провожают новобранцев. Вокруг стола в с е д е й с т в у ю щ и е л и ц а. Тосты. Молодежь поет одну за другой веселые песни. И в а н в стороне. Тут он лет на десять моложе.

И в а н. Деревня наша — Чалдонка, колхоз «Заря». Только на моей памяти раз восемь менялись в «Заре» председатели. Сколько раз менялись, столько же раз переносили правление колхоза из Чалдонки в Локтанову, в соседнюю бригаду. И наоборот. Смотря по тому, откуда родом был председатель: отзвуки давнего соперничества деревень, которые ни в чем не желали уступать. Раньше, бывало, ссорились по всякому поводу, увечили друг друга, бороды драли. Теперь присмирели. Времена изменились. Да и молодежи, вспыхивающей как порох, поубавилось. В двух бригадах едва ли полтора десятка парней наберется: миграция. От этой миграции у многих председателей мигрень разыгрывалась. И жить стали лучше, а не держатся люди. Школу кончают — в город. В армию уйдут — не воротятся. Вот и из нашей партии новобранцев вряд ли кто вернется в колхоз. Председателем нынче, девятым по счету, мой брат Александр.

Р у ш к и н (врезаясь в песню). Служите там, себя не роняйте. А срок выйдет — домой. Землю надо пахать. И хлеб выращивать надо.

Г а л и н а. Себе-то пореже наливай.

Р у ш к и н. Это я от расстройства. Кадры безвозвратно теряю.

С е р г е й. Пой, ласточка, пой. Мы уйдем — другим петь будешь…

Р у ш к и н. Бегунок! Весь в отца! Тот тоже где-то на стороне удачу ловит.

М и т я. Удача не блоха: в своем вороте не поймаешь. Я вот, примерно сказать, пол-эс-эс-эра изъездил, пока тут корни пустил.

Р у ш к и н. Пустил, а что пользы? Сорняк…

Л и з а в е т а. Переключайтесь! Ребят провожаем.

Г а л и н а. У кого что болит.

С е р г е й (лихо). А я говорю, на Лиговке такие кабаки…

Молодежь подхватывает: «Кабаки…», «Какие кабаки!..»

М а т р е н а. Раньше на проводинах грустное пели. Теперь блажат, ровно на покос едут.

Р у ш к и н. А немногим дальше. Отдежурят три года — и гуляй. Это нашего брата прямо с колес на позиции бросали. Мы с твоим Андрианом еще и винтовки в руках не держали, а попали сразу в пекло.

М и т я. Мне во сне довелось повоевать. А то бы необходимо отличился…

Г а л и н а. Ваня, ты чего там прячешься? Подсаживайся ближе да спой!

М а т р е н а. Петь-то он мастер… Эй вы, глотки драть не устали?

Л и з а в е т а. Была бы причина… петь согласны хоть до второго пришествия.

Р у ш к и н. Кабы путное что пели, а то про какую-то Лиговку. Спой, братан, что-нибудь позадумчивей.

И в а н. Не умею я при народе.

Г а л и н а. Застеснялся, до самой маковки покраснел.

Р у ш к и н. Чего краснеть? Другие вон совсем без голоса —

рычат по радио и нисколь не тушуются.

М а т р е н а. Пой, пой, Ваня!

Иван смотрит на Любаву. Та шепчется о чем-то с Сергеем.

И в а н (под баян).

«Гуси-лебеди летели и кричали, видно, дальнюю почуяли беду. Только люди ничего не замечали, мирно женщины пололи лебеду».

Л ю б а в а (тихо). Как-то неудобно, Сережа. Все здесь, а мы исчезнем.

С е р г е й. Проститься-то надо.

Л ю б а в а. Тогда идем на наше место, к Пустынному.

Л ю б а в а и С е р г е й под шумок исчезают.

И в а н (не заметил их ухода, он весь отдался песне).

«А во ржище ребятишки голосили, А отцы их возводили новый дом. Эй вы, люди! Что ж вы, люди? Вся Россия, вся Россия уж охвачена бедой. Птицы вещие, скажите им, скажите, чтоб оставили меж бревен топоры. Эй вы, милые! Идите же, сушите своим суженым в дорогу сухари. Гуси-лебеди летели в чистом поле, протрубив в тот час нам дальнюю беду. Мы резвились, наши матери пололи, наши матери пололи лебеду».

На берегу Пустынного озера.

С е р г е й (расстелив пиджак на траве). Травешка проклюнулась. Через неделю посевная начнется.

Л ю б а в а. До чего зеленая — трогать боязно!

С е р г е й. Слезы-то к чему? Хорошо ведь.

Л ю б а в а. Потому и слезы, что хорошо.

С е р г е й. Любушка, заветная моя!

Л ю б а в а. Подснежники, Сереженька… Тут подснежники, не сомни.

С е р г е й. Закрой глаза! Я прошу, закрой!

Л ю б а в а. Милый, милый… единственный!

С е р г е й. У меня такое предчувствие, будто вот-вот все это кончится.

Л ю б а в а. Да как же кончится, если мы сами не захотим? Сроду не кончится, Сережа!

С е р г е й. Три года солдатскую лямку тянуть… три года! За это время всякое может случиться.

Л ю б а в а. Ничего не случится. Я ждать буду. Сколько понадобится, столько подожду.

С е р г е й. А если вдруг?.. Мало ли… Мне верной останешься?

Л ю б а в а. На всю жизнь. Я это умею.

С е р г е й. Люблю тебя! Даже не знаешь, как люблю.

Л ю б а в а. Знаю. Теперь я все на свете знаю. (Поднимается, оправляет платье. Увидав измятые цветы, виновато.) Цветы-то, Серега, подснежники-то… зачем мы их? Все измяли, извозили…

С е р г е й. А, пусть. Нарастут другие.

Л ю б а в а. Другие, да не такие.

С е р г е й. Ну что ты, право! Цветов ей жалко! А меня увозят — не жалко.

Л ю б а в а. Грустно мне, Сережа. Будто обронила что и найти не могу.