Петербург таинственный. История. Легенды. Предания
Шрифт:
Они так неотделимы друг от друга: город и цари. Им пророчили. Их восхваляли и проклинали в одних строках, речах, текстах и писаниях.
Превозносили и славили громко, поносили и желали гибели — чаще всего шепотом и мысленно.
Основателю Северной столицы Петру Великому якобы не раз предрекали, что у его города и у его коронованных преемников будет всегда незримая связь. А тот, кто из царствующих особ решит покинуть и бросить на произвол судьбы Петербург, — не проживет и трех зим…
Предостерегали Петра Алексеевича ясновидцы и о том, что на всех его коронованных преемниках окажется кровь близких предшественников и что своими страданиями они будут спасать столицу.
Упоминалось также в предсказаниях: «Петербург получит за свою историю несколько имен и у каждого императора будет несколько двойников… Появление нового названия города будет связано с великой опасностью, а приход двойников императоров станет сигналами и предвестником их скорой смерти».
В первые же годы основания Санкт-Петербурга прозвучало грозное: «…Петербургу быть пусту». Спустя многие десятилетия, во время пожаров и войн, голода и наводнений, эпидемии и массового террора, это пророчество повторялось снова и снова.
Впервые слова, что Петербургу «быть пусту», якобы произнесла первая жена Петра I царица Евдокия Лопухина. Она же — одна из первых узниц Шлиссельбургской крепости.
Спустя несколько лет, весной 1722 года, пророчество опальной царицы во всеуслышанье повторил дьяк: «Петербурх пустеть будет». Провозгласил он это, когда по Северной столице поползли слухи, будто на колокольне Троицкой церкви появилась ужасная кикимора, которая взглядами с высоты лишает людей разума и благочестия.
И подхватил просвещенный мир
Не всегда те или иные пророчества принадлежат ясновидцам и предсказателям седой старины. Бывает, что пророкам приписывает высказывания народная молва, когда происходят какие-то грозные события. Так порой возникают городские мифы и легенды. Но зато пророчества и предрекания представителей «просвещенного мира» на века запечатлялись на бумаге.
Чего только не слышал о себе Петербург! От прозвища «каменный дьявол, восставший из болотной хляби» — в XVIII веке до «бандитская столица» — в конце XX — в начале XXI века.
От многих литераторов доставалось Петербургу. Какие только ужасы о нем не слагали!
В середине XIX века Яков Полонский в стихотворении «Миазм» описывал появление в доме богатой барыни привидения — мужика, одного из первых строителей Северной столицы:
«Новый дом твой давит старое кладбище — Наш отпетый прах. Вызваны мы были при Петре Великом… Как пришел указ — Взвыли наши бабы, и ребята криком Проводили нас — И, крестясь, мы вышли. С родиной проститься Жалко было тож: Подрастали детки, да и колоситься Начинала рожь…»Так жаловалось привидение хозяйке дома и рассказывало о трудностях, бедах и смерти.
«Годик был тяжелый! За Невою, в лето Вырос городок! Прихватила осень, — я шубенку где-то Заложил в шинок. К зиме-то пригнали новых на подмогу; А я слег в шалаш; К утру, под рогожей, отморозил ногу, Умер и — шабаш!..»В самом начале XX века писателю Дмитрию Мережковскому «в лице Петербурга» виделось «лицо смерти». С упоением много раз описывал он всевозможные беды Северной столицы:
«…Там где был город, — безбрежное озеро. Оно волновалось как будто не только на поверхности, но до самого дна кипело, бурлило и клокотало, как вода в котле над сильным огнем. Это озеро была Нева — пестрая, как шкура на брюхе змеи, желтая, бурая, черная с белыми барашками, усталая, но все еще буйная, страшная под страшным, серым, как земля, и низким небом…»
Страшные видения библейского размаха преследовали Мережковского в Санкт-Петербурге:
«И я взглянул, и вот конь бледный и на нем Всадник, которому имя смерть…
…Груды зданий, башни, купола церквей, фабричные трубы. Вдруг по этой черноте забегали огни, как искры по куску обугленной бумаги. И понял или мне это кто сказал, что это взрывы исполинского подкопа. Я ждал, я знал, что еще один миг — весь город взлетит на воздух, и черное небо обагрится исполинским заревом…
…Бесчисленные мертвецы, чьими костями „забучена топь“, встают в черно-желтом холодном тумане, собираются в полчища и окружают глыбу гранита, с которой всадник вместе с конем падают в бездну…»
Не отставала от Мережковского в жестоких «посланиях» Петербургу и другая жительница Северной столицы Зинаида Гиппиус:
«Твой остов прям, твой облик жесток, Шершаво-пыльный сер гранит, И каждый зыбкий перекресток Тупым предательством дрожит. Твое холодное кипенье Страшней бездвижности пустынь. Твое дыханье смерть и тленье, А воды — горькая полынь. Как уголь, дни, а ночи белы. Из скверов тянет трупной мглой, И свод небесный остеклелый Пронзен заречною иглой…»Даже Алексей Толстой, в общем-то любивший Петербург, невесело размышлял о городе на Неве:
«…и повелось думать, что с Петербургом нечисто. То видели очевидцы, как по улице Васильевского острова ехал на извозчике черт. То в полночь, в бурю и высокую воду, сорвался с гранитной скалы и скакал по камням медный император. То к проезжему в карете тайному советнику липнул к стеклу и приставал мертвец — мертвый чиновник…»