Петербург
Шрифт:
В самом деле: та невская встреча повышибла память.
– "Арбузика-с?"
– "К шуту арбузик: только хруст на зубах; а во рту - хоть бы что..."
– "Ну так водочки..."
Но бородатый мужчина вдруг выпалил:
– "Мне вот чего: раков..."
Незнакомец с черными усиками уселся за столик, поджидать ту особу, которая...
– "Не желаете ль рюмочку?"
Праздно потеющий бородач весело подмигнул.
– "Благодарствуйте..."
– "Отчего же-с?"
– "Да пил я..."
– "Выпили бы
Незнакомец мой что-то сообразил: подозрительно поглядел он на бородача, ухватился за мокренький узелочек, ухватился за оборванный листик (для газетного чтения); и им, будто бы невзначай, прикрыл узелочек.
– "Тульские будете?"
Незнакомец с неудовольствием оторвался от мысли и сказал с достаточной грубостью - сказал фистулою:
– "И вовсе не тульский..."
– "Аткелева ж?..."
– "Вам зачем?"
– "Так..."
– "Ну: из Москвы..."
И плечами пожавши, сердито он отвернулся.
И он думал: нет, он не думал - думы думались сами, расширяясь и открывая картину: брезенты, канаты, селедки; и набитые чем-то кули: неизмеримость кулей; меж кулями в черную кожу одетый рабочий синеватой рукой себе на спину взваливал куль, выделяясь отчетливо на тумане, на летящих водных поверхностях; и куль глухо упал: со спины в нагруженную балками барку; за кулем - куль; рабочий же (знакомый рабочий) стоял над кулями и вытаскивал трубочку с пренелепо на ветре плясавшим одежды крылом.
– "По камерческой части?"
(Ах ты, Господи!)
– "Нет: просто - так..."
И сам сказал себе:
– "Сыщик..."
– "Вот оно: а мы - в кучерах..."
– "Шурин та мой у Кистинтина Кистинтиновича
кучером..."
– "Ну и что ж?"
– "Да что ж: ничаво - здесь сваи..."
Ясное дело, что - сыщик: поскорее бы приходила особа.
Бородач между тем горемычно задумался над тарелкою несъеденных раков, крестя рот и протяжно зевая:
– "О, Господи, Господи!.."
О чем были думы? Васильевские? Кули и рабочий? Да - конечно: жизнь дорожает, рабочему нечего есть.
Почему? Потому что: черным мостом туда вонзается Петербург; мостом и проспектными стрелами, - чтоб под кучами каменных гробов задавить бедноту; Петербург ненавидит он; над полками проклятыми зданий, восстающими с того берега из волны облаков, - кто-то маленький воспарял из хаоса и плавал там черною точкою: все визжало оттуда и плакало:
– "Острова раздавить!.."
Он теперь только понял, что было на Невском Проспекте, чье зеленое ухо на него поглядело в расстоянии четырех вершков - за каретным стеклом; маленький там дрожащий смертёныш тою самою был летучею мышью, которая, воспаря, - мучительно, грозно и холодно, угрожала, визжала...
Вдруг -...
Но о вдруг мы - впоследствии.
ПИСЬМЕННЫЙ СТОЛ ТАМ СТОЯЛ
Аполлон Аполлонович прицеливался к текущему деловому дню; во мгновение ока отчетливо пред ним восставали: доклады вчерашнего дня; отчетливо у себя на столе он представил сложенные бумаги, порядок их и на этих бумагах им сделанные пометки, форму букв тех пометок, карандаш, которым с небрежностью на поля наносились: синее "дать ходъ"с хвостиком твердого знака, красное "справка" с росчерком на "а".
В краткий миг от департаментской лестницы до дверей кабинета Аполлон Аполлонович волею перемещал центр сознанья; всякая мозговая игра отступала на край поля зрения, как вон те белесоватые разводы на белом фоне обой: кучечка из параллельно положенных дел перемещалась в центр того поля, как вот только что в центр этот упадавший портрет.
А - портрет? То есть:
И нет его - и Русь оставил он...19
Кто он? Сенатор? Аполлон Аполлонович Абле-ухов? Да нет же: Вячеслав Константинович...20 А он, Аполлон Аполлонович?
И мнится - очередь за мной,
Зовет меня мой Дельвиг милый...21
Очередь - очередь: по очереди
И над землей сошлися новы тучи
И ураган их...22
Праздная мозговая игра!
Кучка бумаг выскочила на поверхность: Аполлон Аполлонович, прицелившись к текущему деловому дню, обратился к чиновнику:
– "Потрудитесь, Герман Германович, приготовить мне дело - то самое, как его..."
– "Дело дьякона Зракова с приложением вещественных доказательств в виде клока бороды?"
– "Нет, не это..."
– "Помещика Пузова, за номером?.."
– "Нет: дело об Ухтомских Ухабах..."
Только что он хотел открыть дверь, ведущую в кабинет, как он вспомнил (он было и вовсе забыл): да, да - глаза: расширились, удивились, сбесились - глаза разночинца... И зачем, зачем был зигзаг руки?.. Пренеприятный. И разночинца он как будто бы видел - где-то, когда-то: может быть, нигде, никогда...
Аполлон Аполлонович открыл дверь кабинета.
Письменный стол стоял на своем месте с кучкою деловых бумаг: в углу камин растрещался поленьями; собираясь погрузиться в работу, Аполлон Аполлонович грел у камина иззябшие руки, а мозговая игра, ограничивая поле сенаторского зрения, продолжала там воздвигать свои туманные плоскости.
РАЗНОЧИНЦА ОН ВИДЕЛ
– "Николай Аполлонович... "
Тут Аполлон Аполлонович...
– "Нет-с: позвольте..."
– "?.."
– "Что за чертовщина?"
Аполлон Аполлонович остановился у двери, потому что - как же иначе?
Невинная мозговая игра самопроизвольно вновь вдвинулась в мозг, то есть в кучу бумаг и прошений: мозговую игру Аполлон Аполлонович счел бы разве обоями комнаты, в чьих пределах созревали проекты; Аполлон Аполлонович к произвольности мысленных сочетаний относился, как к плоскости: плоскость эта, однако, порой раздвигалась, пропускала в центр умственной жизни за сюрпризом (как, например, вот сейчас).
Аполлон Аполлонович вспомнил: разночинца однажды он видел.