Петербургская драматургия. Ежегодник 2022
Шрифт:
Затемнение
Возникают очертания разрушенного Екатерининского дворца в Пушкине. Олег и Толик бродят среди развали.
ОЛЕГ. Какой дворец уничтожили, гады! Я был здесь до войны. С экскурсией.
ТОЛИК. Мы с женой тоже. Мне больше всего Янтарная комната понравилась. Что с ней стало? Как думаешь, наши ее вывезли?
ОЛЕГ. Не знаю.
ТОЛИК. Мы целовались на скамейке. Той самой, на которой Пушкин сидел. Такое чувство, что это было давно-давно, в другой эпохе.
ОЛЕГ. Это и было в другой эпохе. В
ТОЛИК. Смотри-ка, елка!
ОЛЕГ. Новогодняя. И серпантин.
ТОЛИК. Новый год фашисты справляли.
ОЛЕГ. Тоже люди.
ТОЛИК. Нет! Они не люди! Они враги! Они уроды, изверги! Всех бы голыми руками передушил! Жрали тут и пили свой вонючий шнапс, скоты!
ОЛЕГ. Вот закончится война, неужели в нас навсегда останется эта злоба?
ТОЛИК. Навсегда! И на много поколений вперед!
ОЛЕГ. Я так не думаю. Человеку свойственно забывать. И прощать.
ТОЛИК. Простить? Никогда! Забыть? Разве такое возможно забыть?
ОЛЕГ. Забыть все можно.
ТОЛИК. Ты меня не зли!
ОЛЕГ. Посмотрим, что будет лет через 20…
ТОЛИК. Я так далеко не загадываю. День прошел, ты жив - и этого довольно.
ОЛЕГ. Когда закончится война? Год еще, ведь не больше?
ТОЛИК. Как думаешь, доживем до победы?
Затемнение.
АВТОР. В нашей семье, где и отец, и мать, и бабушки с дедушками пережили блокаду, было особое отношение к хлебу. С раннего детства я знал, что нет ничего вкуснее и нет ничего дороже хлеба. Если тебе протягивали ломоть хлеба, отказаться было нельзя: самое страшное, самое позорное, если тебя заподозрят в нелюбви к хлебу! В детстве меня всегда посылали за хлебом. Нужно было спуститься во двор, пройти еще один двор - проходной, и вот она – крошечная булочная на углу Кирочной и переулка Радищева. Я покупал в ней круглый черный хлеб за 14 копеек. На нем была характерная трещинка посредине, невероятно вкусная корочка, в которую я вгрызался, возвращаясь домой. Я приносил хлеб, который выглядел так, словно его мыши обгрызли! Но никто ни разу слова мне не сказал в упрек. Напротив, глаза родных светились от счастью: ребенок сыт, ребенок любит хлеб! Бабушка рассказывала, как за две недели до полного снятия блокады в двухдневный отпуск приехал с фронта мой дед Миша и привез с собой буханку черного хлеба….
Возникают очертания комнаты в ленинградской квартире. Утренние сумерки. На кровати лежат Томочка и Фрося. На соседней кровати похрапывает Михаил. Между кроватями стол, а на столе в хлебнице, накрытой полотенцем, лежит хлеб.
ТОМОЧКА. Что-то не спится, мама.
ФРОСЯ. Мне тоже не спится, Томочка.
ТОМОЧКА. А папа спит?
МИХАИЛ. Папа спит. Только не вздумаете хлеб есть! Хватит уже. А то и умереть можно. Сердце, не дай бог, остановится.
ТОМОЧКА (шопотом). Почему же это сердце остановится?
МИХАИЛ. Не знаю. Но меня предупреждали. Случаи были. Нельзя с голодухи сразу много есть!
ФРОСЯ. Я тоже что-то такое слышала.
ТОМОЧКА. Неужели от хлеба умереть можно?
ФРОСЯ. Если сразу слишком много съесть, плохо станет. А мы вон как с тобой на хлеб набросились.
ТОМОЧКА. Разве? Мы и не съели ничего…
ФРОСЯ. Давай уж утра дождемся.
ТОМОЧКА. Ну, хорошо. Поедим утром…
(Сопят, но заснуть не могут.)
ТОМОЧКА. А пахнет-то как!
ФРОСЯ. Хлебом! Ой, как пахнет!
ТОМОЧКА. Давай по маленькому кусочку?
МАТЬ. Ну, давай. Только чтоб папа не услышал…
Мать и Томочка тихо встают, подходят к сколу. Мать отрезает каждой по маленькому ломтику хлеба, они съедают его и снова ложатся в кровать.
ТОМОЧКА (через какое-то время). Ты спишь?
ФРОСЯ. Сплю.
ТОМОЧКА. Я тоже не сплю. Ты хлеб хорошо салфеткой закрыла?
ФРОСЯ. Хорошо. Сама видела.
ТОМОЧКА. Я внимание не обратила. Может проверить?
ФРОСЯ. Ну, проверь…
ТОМОЧКА (вскакивает, подходит к столу и тут же возвращается). Закрыла…
А мыши его не съедят?
ФРОСЯ. Какие мыши, Томочка? В городе уже два года никакой живности не водится!
ТОМОЧКА. Это правда… Что, будем спать?
ФРОСЯ. Будем спать… (Через какое-то время.) Что-то никак не заснуть. В голову разные мысли лезут…
ТОМОЧКА. А у меня одна только мысль: он там лежит. На столе. Хлеб.
ФРОСЯ. Ну хорошо, еще по одному кусочку!
ТОМОЧКА. А папа не заругается?
ФРОСЯ. А мы тихонечко.
МИХАИЛ. Ладно уж, еще по кусочку. Только совсем по маленькому!
ФРОСЯ. Мы по махусенькому. Мы ж все понимаем, Миша!
ТОМОЧКА. Встаем?
Встают, подходят к столу. Мать отрезает каждой по кусочку хлеба, и они его съедают. Возвращаются и ложатся в кровать.
ФРОСЯ. Ну, теперь уж точно до утра.
ТОМОЧКА. Как долго ждать…
МИХАИЛ. Какое долго! Светает уже. А вы так глаз и не сомкнули!
ФРОСЯ. Мы спим, Миша. Спим.
Затемнение.
АВТОР. Дед Костя тоже воевал на Ленинградском фронте. Родом он был из богатой купеческой семьи, получил хорошее образование и собирался поступить, как его старшие братья, в Гейдельбергский университет. Но началась революции. Как это не удивительно, дед принял советскую власть. О своем происхождении он предпочитал умалчивать. В 44-ом году на территорию Ленинградской области стали массово поступать немецкие военнопленные. Тут дед и сознался, что неплохо владеет немецким языком. Его направили переводчиком в отдельный рабочий батальон, состоявший из немцев, прошедших соответствующую проверку. (Берет со стола деревянную табакерку.) Вот эту табакерку вырезал в подарок деду один из военнопленных. Табакерка с секретом – не сразу откроешь.
Возникают очертания стройки, обнесенной колючим забором. Константин и охранник курят на бревнышке. Слышно, как кто-то играет на губной гармошке.
КОНСТАНТИН. Красиво играет. Только тоскливо очень. Почти все немцы умеют на губной гармошке играть. Интересно, кто их учит?
ОХРАННИК. А ты спроси, спроси. Ты же по ихнему лопочешь!
КОНСТАНТИН. И спрошу. А ты чего злишься?
ОХРАННИК. Повесить их надо было всех! А они тут на гармошках играют!
КОНСТАНТИН. За что повесить?