Петербургская повесть
Шрифт:
Сомов был украинец, сам писал недурные повести и понимал толк в деле.
Сомов и Дельвиг оценили Гоголя, и вскоре в издаваемой ими «Литературной газете» появились глава из украинской повести «Страшный кабан», статья «Несколько мыслей о преподавании географии детям» и отрывок «Женщина». Все это принадлежало перу одного автора, но свою подпись он поставил лишь под последним отрывком.
Так шестнадцатого января 1831 года читающая публика узнала, что появился литератор по фамилии Гоголь.
В том же январском номере «Литературной газеты» помещено было извещение
«Публика в ранней кончине барона Дельвига обвиняет Бенкендорфа», — записал в своем дневнике профессор Никитенко. Власти не доверяли «Литературной газете». Пушкин, Дельвиг и другие ее сотрудники были под подозрением. А Булгарин подливал еще масла в огонь. Он боялся конкуренции, ущерба своему карману и натравливал шефа жандармов Бенкендорфа на «сомнительное» издание. Каждое лыко газете ставилось в строку.
В одной заметке усмотрели намек на революцию. А подобные намеки действовали на правительство как красный цвет на быка. Ведь совсем недавно во Франции прогремела июльская революция, длившаяся всего три дня и успевшая за это время свергнуть последнего Бурбона, короля Карла X. Николай, узнав об этом, не помнил себя от ярости, хотел тотчас же отправить войска во Францию. Еле отговорили. А «Литературная газета» позволяет себе намеки.
Бенкендорф вызвал Дельвига в Третье отделение.
— Откуда заметка? Кто сочинил?
Дельвиг пожал плечами.
— Весьма сожалею, но сие мне неизвестно. Заметку принес ко мне на квартиру какой-то человек. Она без подписи.
Заметку сочинили Дельвиг и Пушкин, но Дельвиг это скрыл и держался хладнокровно.
Бенкендорфа взбесила независимость Дельвига. Он затаил злобу и вскоре придрался к случаю. В одном из октябрьских номеров «Литературной газеты» было напечатано: «Вот новые четыре стиха Казимира де-ла-Виня на памятник, который в Париже предполагают воздвигнуть жертвам 27, 28 и 29 июля: „Франция, скажи мне их имена, — я их не вижу на этом печальном памятнике: они так скоро победили, что ты была свободна раньше, чем успела их узнать…“»
Опять о революции! В Третьем отделении произошла бурная сцена.
— Ты опять печатаешь недозволенное! — чуть ли не с кулаками накинулся Бенкендорф на вызванного Дельвига.
Дельвиг побледнел. «Ты»… Жандарм говорит ему «ты».
— Мне не было известно распоряжение не печатать ничего касающегося до недавних французских происшествий.
— Молчать! Погоди — скоро я тебя, Пушкина и Вяземского упрячу в Сибирь!
— Чем же мы заслужили столь тяжкую кару?
— А тем, что у тебя собираются юнцы и ведутся речи против правительства.
Дельвиг пытался возражать, но Бенкендорф не стал слушать.
— Вон! Вон! Я упрячу тебя с твоими приятелями в Сибирь! — С этими словами он выгнал Дельвига из кабинета.
Дельвиг был потрясен, хотел жаловаться. Впечатлительный, слабый здоровьем, он как-то сразу надломился, и первая же болезнь унесла его в могилу.
После смерти Дельвига Гоголь перестал печататься в «Литературной газете».
Да и сама газета ненадолго пережила своего первого редактора.
«МОИ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ИДУТ, ЧЕМ ДАЛЕЕ, ЛУЧШЕ И ЛУЧШЕ»
В феврале 1831 года Гоголь писал матери: «О себе скажу, что мои обстоятельства идут, чем далее, лучше и лучше: все поселяет в меня надежду, что если не в этом, то в следующем году, я буду уже иметь возможность содержать себя собственными трудами; по крайней мере основание положено из самого крепкого камня».
Гоголь не любил заранее хвалиться своими успехами и оповещать о них мать. «Все, что впереди, — неверно», — говорил он обычно. Но, когда после стольких неудач забрезжила надежда, наконец, встать на ноги, не утерпел и намекнул об этом.
Что имел он в виду относительно «крепкого камня», разъяснилось лишь весною. «Государыня приказала читать мне в находящемся в ее ведении институте благородных девиц».
А дело было так. У Дельвига Гоголь познакомился с другом Пушкина, педагогом и литератором Петром Александровичем Плетневым, со знаменитым поэтом Василием Андреевичем Жуковским.
Плетнев обучал словесности наследника престола и великих княжен, преподавал в разных учебных заведениях, в том числе и в Патриотическом институте для благородных девиц. Гоголь понравился ему чрезвычайно, и, услышав об отвращении молодого человека к чиновничьей службе, Плетнев предложил ему перейти в учителя. В Патриотическом институте как раз открывалась вакансия учителя истории. Гоголь с радостью согласился.
Переговорив с начальницей Патриотического института госпожой Вистингаузен, Плетнев обратился и к попечительнице — императрице Александре Федоровне. Замолвил ей слово и Жуковский. Дело сладилось.
«Вашему превосходительству честь имею донести, что преподавание истории в младшем классе Патриотического Института, которое доныне относилось к обязанностям младших классных дам, Мелентьевой и Шемелевой, по причине увеличившегося числа воспитанниц младшего возраста, оказывается для сих двух девиц обременительным, и потому необходимо нужно определить в институт особого учителя для преподавания истории во 2-м и 3-м отделениях младшего возраста. Честь имею представить о желании служащего ныне в Департаменте Уделов чиновника г. Гоголя принять на себя обязанность преподавания истории младшим воспитанницам института с жалованием по 400 р. в год. Так как г. инспектор классов, рекомендующий сего чиновника, свидетельствует о его способностях и благонадежности, то не благоугодно ли будет вашему превосходительству исходатайствовать высочайшее соизволение на принятие г. Гоголя в институт учителем истории. 6 февр. 1831. № 23».