Петербургский сыск. 1873 год, декабрь
Шрифт:
– Я, – выдавил он из себя, потом подошёл к столу, дрожащей рукой налил из графина в стакан воды и выпил почти одним глотком. После того, как поставил стакан на место, продолжил, стараясь не встречаться глазами со взглядом девушки, – принёс скорбное известие, – и вновь замолчал.
– Что стряслось? Говори, говори, не молчи, – она вцепилась в подлокотники кресла, подавшись хрупкой фигуркой вперёд.
– Сегодня ночью произошло несчастье, которое непосредственно коснулось тебя.
– Сергей, – вскрикнула девушка, пытаясь подняться, но ноги не выдержали, и девушка рухнула, лишившись чувств.
– Помогите, – крикнул в отчаянии молодой человек.
Он не слышал, как гостиная наполнилась слугами.
Через несколько минут Марья начала шевелиться, бледность начала исчезать со щёк.
– Скажи, что с ним? – первое, что она смогла вымолвить.
– Сегодня ночью… – он отвернул взгляд
Её глаза расширились от услышанного, но она не верила или не хотела верить.
– Что с ним? Скажи, не томи.
– Убит, – она восприняла слова молодого человека, как признание.
– Уйди, уйди от меня, – взгляд красноречиво говорил о её мыслях и чувствах, спустя некоторое время вновь сознание покинуло Марью.
Он не помнил, как схватил шапку и пальто, как выскочил на Литейный, едва не угодив под копыта лошади, которая шарахнулась в сторону. Он не осознавал, как пальто оказалось не только одетым, но и застёгнутым на все пуговицы, как шапка водрузилась на голову. Он ничего не видел и ничего не осознавал, только ноги несли по городу и дикие глаза Машеньки стояли перед ним, а в ушах звенел её голос «уйди от меня», «уйди от меня», «уйди».
Я же ничего не делал, в нем кричало желание оправдаться, а потом он остановился, словно упёрся в непроницаемую стену, я же не виновен. Это не я. Как мне доказать, что я не виновен, ведь она знала о моем чувстве и могла подумать. Я из ревности, о Боже! Зачем на меня свалился такой тяжёлый груз. Чтобы доказать свою невиновность, надо самому найти того человека со шрамом, рассекающим надвое бровь. Как его я смогу найти среди бесконечного количества живущих в столице?
Пойти в полицию. Что я им скажу? Что следил за женихом девушки, в которую влюблён, для того, чтобы доказать, что он недостоин Машеньки. Что у этого отвратительного человека на набережной Лиговского канала живёт полюбовница, к которой он ходит сразу же после визита к Залесским?
Не сочтут ли там меня душевнобольным?
К себе на квартиру идти не было сил. Сидеть в одиночестве среди четырёх стен, взаперти он побоится, ещё страшнее будет зажечь свет и ненароком увидеть в зеркале отражение своего лица с безумным взглядом, всколоченными волосами, уж лучше угодить в каталажку, провести ночь на тюремной койке среди питерских отбросов, чем услышать от любимой девушки «уйди», брошенное как бродячей собаки с долей немого презрения и откровенной брезгливостью.
В карманах наскрёб около целкового серебром и медью. Размышлять много не стал, а зашёл в ближайший трактир, даже не взглянул на название, устроился в углу, не сколько, чтобы побеспокоить кого—то своим присутствием, а скорее всего, чтобы никто не тревожил его. Сколько выпито, он не мог сказать. Противное хлебное вино через силу заставлял себя пить, чувствуя, что это и есть нужное лекарство от хандры, любви и боли. Был поздний вечер, когда он побрёл на свою ставшую постылой квартиру, в голове шумело и плыла перед глазами, от непривычного ощущения стало легко, казалось, какие свалились напасти да нет их и в помине, они исчезли где—то там, за дымкою, что окутывала взгляд. Легко идти, крылья за спиною и не важно, что шатает, как тогда на пароходе, когда плыли по Ладожскому озеру. Он хоть и был в нежном детском возрасте, но до сих пор вспоминаются большие волны, что били в борта, отчего судно вздрагивало и натужно скрипело, а маленький мальчик, начитавшийся Мерриота и Купера, грезил морями, приключениями, а здесь настоящий шторм. Вот бы попасть на необитаемый остров, как тот английский моряк, который потом встретил туземца, с которым испытали столько приключений. Молодой человек шёл, не чувствуя под ногами земли. как он не догадывался, что столь неприятная жидкость с отвратительным запахом так обостряет чувства. Я свободен от всего, хотелось вскрикнуть во все горло, но не хватало сил.
Глава пятая. Следствие в начале пути
Изучение Путилиным печатного слова прервалось на середине следующей статьи. Да и Бог с ней, невелико счастье узнавать очередную новость, что не пригодится даже с кем—нибудь поделиться. Довольно таки тихий, но в тоже время настойчивый стук нарушил добровольное заключение.
Не успел открыть рта, как поначалу в кабинет заглянула голова с нечёсаной кипой волос, а вслед за ней, как вода сквозь сито, просочился помощник Миша Жуков.
Как водится, Иван Дмитриевич изобразил на лице не очень приветливое выражение, чтобы с первой минуты дать понять – настроение желает быть более покладистым, но к великому сожалению таковым не является.
– Иван Дмитрич. – быстрым шагом он пересёк кабинет и без моего позволения плюхнулся на стул. В таких случаях становится
– Я уделю тебе пять минут, только пять минут, так что докладывай кратко и саму суть.
– Мне удалось след, чтобы выяснить личность зарезанного, – он выдавил на одном вздохе.
– Как? – искренне удивился начальник сыска, недоумевая как он мог это выяснить, ведь с минуты убийства прошло всего—то четыре—пять часов и к тому же в Лиговском Миши не присутствовал. Только потом осенило. Две недели тому у Обводного обнаружили убитого, тоже зарезанного ножом, но по отзывам врача, делавшего вскрытие, самым обычным ножом с односторонней заточкой. Найден он был около семи часов утра в рабочей одежде, в которой одета половина рабочего люда. Ни одной бумажки в карманах, ни какого намёка на личность убитого, ни одной мало—мальски пригодной ниточки, и никаких заявлений о пропаже. Становилось ясно, что обнаруженный – это приезжий без отметки в участке и становилось понятным, что выяснить его имя не представиться возможным, хотя, как полагается, он был фотографирован: вдруг когда-нибудь представится случай найти человека, что его опознает. Но Миша упорный, Иван Дмитриевич отдавал должное голове помощника, сел и сопоставил протоколы обнаружения тела и вскрытия. Оказалось, что в желудке убитого непереваренный картофель. Жуков поехал к врачу, который пояснил, что убитый ел не просто варёный картофель, а в похлёбке и не когда—нибудь вечером, а за час до своей гибели. Мише пришла мысль, что убитый каждое утро заходил в одно и тоже заведение, чтобы перед работой набраться сил. Он установил несколько харчевен, постоялых дворов и съестных лавок, в которых бедному рабочему люду подавали такую похлёбку и вот уже почти две недели по утрам посещает их, разыскивая пропавшего земляка, что, мол, вместе пришли в город, а приятель взял да сгинул, будто нашёл занятие поденежней. Переодевается в кургузый неопределённого цвета пиджачок, брюки с вытянутыми коленями и до боли в ушах скрипучими сапогами, что считается непременной частью завершающего штриха. Путилин понимал, что помощника мутит от похлёбки, но настойчивость брала своё.
– В одной харчевне сказали мне, что захаживал мужичек, схожий по описанию, даже сказали, что у него одна из пуговиц на пиджаке больше остальных была, как у нашего убитого. За другими подробностями посоветовали обратиться к Фадейке Косому, – он хитрющими глазами посмотрел на меня.
– К Фадейке? – повторил Иван Дмитриевич. – К Косому?
– Так точно.
– Нашёл ты мне занятие, – пробурчал начальник, кивая головой. – Придётся самому навестить его. За что он у нас посажен?
– За кражу.
– Ах да! – Сделал вид, что вспомнил малого с косой саженью в плечах, не от сюда ли его прозвище? Глаза у него голубые, как небесный свод весенней порой, и нет в них каких—то изъянов. А взяли его по случайности, если можно так сказать. Фадейку я знаю лет пять, как он только в столице объявился Фаддеем Кондратьевым. Несмотря на высокий рост и богатырскую крепость, он ловок, как самая хитрая кошка. Компания приехавших из деревни крестьян продали с хорошим наваром свои товары, а вечером с туго набитыми деньгами кожаными поясами пришли в гостиницу и остались ночевать все в большой комнате. Утром оказалось, что почти все пояса с деньгами исчезли. Вором мог быть только кто—нибудь из самих торговцев, дверь была заперта на задвижку, а окна – с решётками, и, кроме того, они с прибытка решили устроить маленький пир, перед окнами стоял большой стол, заставленный посудой, бутылками и через который в темноте невозможно было перелезть, не произведя сильного шума, ведь вор не мог видеть в темноте. Заподозрили одного из менее надёжных сельчан. Обыск продолжался очень долго. В конце концов оказалось, что к ним подкатывал Фадейка, но они грубо ответили, чарку не налили, а он человек злопамятный и нрава мстительного. Он проник через решётку, не производя ни шума, отогнул её и два раза перелез через стол, не производя ни малейшего шума. Отогнутые прутья вернул на место, но следы на них оставил, вернее на рубахе от ржавого железа, видимо напружился, когда протискивался сквозь неподобающую его стати щель. Он не дал деру с добычей, а так и остался в гостинице, наблюдая со стороны как односельчане выплёскивают друг на друга накопившуюся желчь. А так, как он давно находился под пристальным вниманием, помощник пристава решил его проверить и… в карманах оказалась вся добыча, Фадейка не соизволил даже выбросить кожаные пояса, в которых находились похищенные деньги. Да и отпираться он не стал, только посмеивался добродушной улыбкой, словно отомстил неразумным обидчикам. Сразу же взят под стражу и посажен в холодную. – Так, так…