Петерс Латыш
Шрифт:
Но порядок восстановился, и тут обнаружился скандал, который с трудом удалось замять. При проверке счетов выяснилось, что Петерс использовал корпорацию прежде всего для личного обогащения. А поскольку он был членом нескольких комитетов, то подделывал все подписи.
Ему пришлось уехать. Он отправился в Берлин, откуда написал, чтобы я ехал к нему. Вот там мы оба и дебютировали.
Мегрэ наблюдал за Латышом, за лихорадочным возбуждением на его лице.
— Кто изготовлял фальшивые бумаги?
— Петерс научил
Мы подделывали главным образом чеки. Из чека на десять марок я делал чек на десять тысяч, а Петерс сплавлял их в Швейцарии, Голландии, один раз даже в Испании.
Я много пил. Он презирал меня, обращался со мной жестоко. Однажды из-за меня его чуть не арестовали — я не совсем удачно подделал чек Он избил меня тростью.
А я молчал. Я по-прежнему им восхищался. Не знаю, почему. Впрочем, он всем внушал восхищение. Одно время он мог, если бы захотел, жениться на дочери немецкого министра.
Из-за неудачно подделанного чека нам пришлось уехать в Париж, где я сначала жил на улице Эколь де медсин.
Петерс уже не работал в одиночку. Он связался с несколькими международными бандами. Много бывал за границей и все реже прибегал к моим услугам. Разве что иногда, когда надо было подделать какую-нибудь бумагу: я в этом деле здорово поднаторел..
Он давал мне немного денег. «Ты годен только на пьянство, грязный русский!» — не уставал он повторять.
Однажды он объявил, что уезжает в Америку для какой-то грандиозной аферы, которая сделает его миллиардером.
Приказал мне перебраться в провинцию, потому что в Париже служба контроля за иностранцами уже несколько раз меня допрашивала.
— Сидеть тихо — вот и все, чего я от тебя прошу. Немного, правда?
Я уехал в Гавр.
— Там вы встретили ту, которая стала госпожой Сванн?
— Ее звали Берта…
Он замолчал. На шее резко обозначился кадык.
Наконец, Петерс не выдержал:
— Тогда я еще мог захотеть «кем-то» стать. Она была кассиршей в гостинице, где я жил. Видела, как я каждый день прихожу пьяный. И бранила меня. Она была совсем молоденькая, но серьезная. Глядя на нее, я думал о доме, о детях…
Однажды вечером, когда она читала мне мораль и я был не очень пьян, я разрыдался в ее объятиях и поклялся, что стану другим человеком. Мне кажется, я сдержал бы слово.
Мне все опротивело. Мне надоело бродяжничать.
Так прошел почти месяц. Понимаете, это глупо… По воскресеньям мы вдвоем отправлялись в концерты. Стояла осень. Мы возвращались через порт, смотрели на корабли.
О любви мы не говорили. Она утверждала, что она мне только друг. Но я знал, что когда-нибудь…
Так вот, однажды вернулся брат. Я ему срочно
По случаю он сделался морским офицером и взял себе имя Улафа Сванна. Он остановился в моей гостинице. Пока неделями напролет — это тонкая работа! — я подделывал чеки, он носился по портам побережья и скупал суда.
Новая его афера продвигалась. Он объяснил мне, что договорился с одним из крупнейших американских финансистов, который, судя по всему, должен был играть в комбинации закулисную роль. Речь шла о том, чтобы объединить в одних руках все крупные международные банды.
Уже удалось создать синдикат бутлеггеров. Нужны были малотоннажные суда для контрабанды спиртных напитков…
Стоит ли вам рассказывать, что было дальше? Петерс запретил мне пить, чтобы заставить меня работать. Я жил взаперти у себя в комнате, обложенный лупами часовщиков, кислотами, перьями, чернилами всех сортов, был даже портативный печатный станок.
Однажды я неожиданно зашел к брату. Берта лежала в его объятиях.
Латыш нервно схватился за бутылку, где рому оставалось только на донышке, и залпом допил ее.
— Я уехал, — заключил он не своим голосом. — Ничего другого сделать я не мог. Уехал. Сел в поезд. Очутился на улице Сицилийского короля мертвецки пьяный и смертельно больной.
Глава 18
Семейная жизнь Ханса
— Видимо, я способен внушать женщинам только жалость. Когда я проснулся, около меня хлопотала какая-то еврейка. Она тоже вбила себе в голову, что я должен перестать пить. Как и та, обращалась со мной словно с ребенком.
Он засмеялся. Глаза его увлажнились. Следить за всеми переменами в его лице было утомительно.
— Только эта выдержала. А Петерс… Не зря же мы, в конце концов, близнецы, есть в нас что-то общее.
Я вам говорил, что он мог жениться на немке из высшего общества. Так нет же! Он женился на Берте, только не сразу, а когда она переехала и начала работать в Фекане. Он не сказал ей правду. Это естественно! Понимаете, человеку нужно иметь свой уголок, чистый, спокойный. У него пошли дети…
Латыш больше не мог сдерживаться. Голос у него сел.
На глаза навернулись настоящие слезы, но они тут же высохли, словно выжженные раскаленными веками.
— Еще сегодня утром она считала, что вышла замуж за капитана дальнего плавания.
Время от времени он приезжал навестить ее и детей — дня на два, иногда на месяц. А я все это время никак не мог избавиться от другой, от Анны.
Кто может сказать, почему она любила меня? Но она любила, это точно.
А я обращался с ней так, как всю жизнь обращался со мной брат. Оскорблял ее. Без конца унижал.