Петля для губернатора
Шрифт:
Майор закурил и включил приемник. Как нарочно, по радио передавали одну из любимых мелодий Ирины. Хриплый голос Армстронга заполнил салон машины, и Губанов словно наяву увидел, как его жена танцует посреди пустой комнаты, и приглушенный электрический свет мягко играет на ее обнаженном теле.
Он свернул на знакомый проселок, потом свернул еще раз и остановился возле заново сколоченного шлагбаума. Здесь ему пришлось остановить машину и выйти на дорогу, чтобы поднять кверху перегородившую дорогу сосновую жердь с залепленным снегом жестяным кругом “кирпича”. Вернувшись за руль, он, чтобы не терять времени, вынул
Ржавые железные ворота в сколоченном из горбыля заборе были заперты, но между створками оставалась щель шириной в руку, через которую был отлично виден болтавшийся на цепи висячий замок. Губанов поднял пистолет, приставил глушитель к замку, слегка отвернул в сторону лицо и нажал на спуск. Пистолет издал характерный хлопок, негромко звякнула цепь, и замок упал в снег. Губанов ухмыльнулся: сегодня все получалось.
Он сунул пистолет под мышку и открыл ворота. “Ауди” негромко ворчала на холостых оборотах. Майор вернулся за руль и загнал машину во двор, поставив ее рядом с прорабской. В вагончике Кацнельсона было темно, зато в одном из окон главного корпуса горел свет. Это было окно кабинета Маслова, и Губанов весело подмигнул этому окну: погоди, дойдет черед и до тебя.
Он вышел из машины и по привычке нажал кнопку на брелке иммобилайзера. “Ауди” приветливо пиликнула, мигнув габаритными огнями, и Губанов раздосадованно выругался вполголоса: поднимать шум ему не хотелось.
Впрочем, на шум никто не отреагировал: все вокруг старательно спали, торопясь урвать лишние минуты самого сладкого предутреннего сна. Майор поднялся по заметенным снегом ступенькам и подергал дверь прорабской. Дверь, разумеется, была заперта. Губанов вышиб сердцевину замка одним выстрелом и вошел в пахучее тепло вагончика.
Оказавшись в жилом помещении, он нашарил на стене выключатель и зажег свет. Кацнельсон спал, уткнув в подушку темное усталое лицо. Его похожий на попугая-чий клюв нос свернулся на сторону и блестел от испарины, к лысине прилипли мокрые завитки темных волос, из-под одеяла торчала нога в грязноватых кальсонах. “Архитектор Кацнельсон потерял свои кальсоны”, – вспомнил Губанов и ухмыльнулся.
– Подъем, – негромко сказал он. – Вставай, жидяра.
– Ммм? – промычал Яков Семенович и открыл глаза. Некоторое время он щурился и моргал, заслоняясь рукой от света, а потом рывком сел на постели, вжавшись спиной в фанерную стенку вагончика.
– Очухался? – спросил Губанов. Кацнельсон молча кивнул, не сводя глаз с направленного ему в лоб пистолета.
– Вот и хорошо. Мне нужен проект.
– В сейфе, – хриплым со сна голосом ответил прораб.
– Я же говорил тебе однажды: не надо бабушку лохматить. Мне нужен настоящий проект. Только не рассказывай мне про сто копий и тысячу надежных людей. Я уже наслушался этих сказок до икоты. И поторопись, потому что у меня мало времени.
– Что случилось? – спросил Кацнельсон. Глаза его бегали, как два затравленных черных зверька, руки бесцельно шарили по одеялу. – К чему такая спешка?
Уберите пистолет, я вас умоляю. Мы же интеллигентные люди…
Губанов молча передернул затвор. Лицо его закаменело, левый глаз
– Я понял, – быстро сказал Кацнельсон. – Что вы, в самом деле… Нельзя же так нервничать из-за мелочей! Смотрите, я уже встаю. Сейчас у вас будет ваш проект, успокойтесь. В конце концов, зачем он мне нужен? Просто хотелось, чтобы была память. Все-таки такая работа! Уникальная работа, поверьте Кацнельсону! Творение безымянного гения…
Продолжая молоть эту чепуху дрожащим от страха голосом, Яков Семенович сполз с кровати, осторожно протиснулся мимо Губанова и босиком прошлепал в угол, где громоздились ящики с водкой. Губанов поворачивался вслед ему всем корпусом, как орудийная башня линкора, провожая суетливого прораба стволом пистолета. Кацнельсон начал сноровисто снимать ящики со штабеля и отставлять их в сторону. Руки у него тряслись, и бутылки в ящиках мелодично позванивали.
– Что ты делаешь, идиот? – спросил Губанов, решивший, что Кацнельсон просто спятил от страха.
– Достаю ваш проект, – ответил прораб, со сноровкой бывалого грузчика растаскивая штабель.
Когда последний ящик был сдвинут в сторону, Яков Семенович поднял доску в самом углу, запустил руку в образовавшуюся щель и вытащил тяжелую папку.
– Вот, – сказал он, протягивая папку Губанову и стараясь не смотреть на пистолет.
– Жги, – сказал майор, носком ботинка придвигая к прорабу жестяное ведро.
Кацнельсон трясущейся рукой нашарил на столе спички и принялся один за другим жечь листы проекта. Вагончик быстро наполнился удушливым дымом и отвратительной вонью горящего ватмана.
– Быстрее, – сказал Губанов, покосившись на часы. – Скоро твои “турки” проснутся, а ты тут ползаешь в одних кальсонах.
Он вышел в тамбур и приоткрыл дверь на улицу, чтобы дым вытягивало наружу. Густые белые клубы устремились в щель. Губанов подумал, что снаружи это, должно быть, здорово смахивает на настоящий пожар. Мысль о пожаре показалась ему не лишенной некоторой привлекательности.
Почему бы и нет, решил он и вернулся в вагончик.
Кацнельсон все еще суетился вокруг ведра, кашляя в дыму и судорожно комкая плотную бумагу, чтобы лучше горела. Он был настолько занят, что даже не взглянул на Губанова, когда тот снова появился в дверях. Майор не стал произносить прощальных слов, а просто поднял пистолет и выстрелил. В блестящей круглой лысине прораба вдруг появилось черное круглое отверстие, потом оттуда хлынула кровь, и мертвый архитектор мягко завалился на левый бок.
Губанов ногой перевернул ведро, высыпав горящую бумагу на пол. Рассыпавшиеся вокруг страницы немедленно занялись, и правая штанина прорабских кальсон тоже задымилась, распространяя удушливую вонь. Майор закашлялся и быстро вышел из вагончика, плотно закрыв за собой дверь.
На ступеньках он остановился и закурил. Холодный ветер пополам с секущим снегом хлопал длинными полами его незастегнутого пальто и трепал волосы на непокрытой голове. Губанов неторопливо двинулся к главному корпусу, держа пистолет с глушителем в опущенной руке. Снег скрипел под его модными ботинками, сигарета дымилась в углу оскаленного рта, и ветер высекал из нее длинные красные искры, которые быстро гасли в темноте. Майор ухмылялся, и в его ухмылке сквозило безумие.