Петля дорог
Шрифт:
Первое чувство, пришедшее на смену забытью, оказалось снова-таки болью — тупой, тяжелой, надежно поселившейся в голове. Он застонал — без умыслу, без надежды, просто от жалости к себе.
— Станко… Станко…
Его осторожно трясли за плечо. С трудом повернувшись, он увидел над собой ясное утреннее небо в путанице ветвей и склонившегося Илияша.
Ночной кошмар вернулся. Станко бросило в жар; дернувшись, он сел боль в голове толчком усилилась. Добрые духи, чего он хочет? Чего хочет этот…
— Станко… Это я… Не бойся…
Голос был хриплый, усталый, не было в нем ни давешней бодрости, ни веселья. Станко смотрел, широко раскрыв глаза.
— Не бойся… Это я, посмотри…
Склонившийся над Станко человек ткнул пальцем в свое лицо. Это было лицо Илияша — бледное, измученное, с темными кругами вокруг глаз и травинками в бороде, но живое, человеческое, ничуть не похожее на ту страшную личину:
— Это я, да я же…
Станко вдруг ослабел. Невиданное облегчение отобрало последние силы; локти подломились, он тряпочкой растянулся на траве, и сразу вернулась забытая было боль.
— Это призраки такие, мары… — Илияш попробовал усмехнуться. — Мне тоже… привиделось… Ты мне привиделся, Станко… — и проводник передернулся.
Станко лежал и смотрел на него почти с любовью. Жесткая борода, красные, припухшие веки, глаза с остатками былого куража… Это Илияш. Добрые духи, это действительно Илияш, и как он, Станко, рад его видеть, ни одному человеку в жизни он так не радовался…
Он засмеялся — тихо и глупо, от смеха голова заболела сильнее.
Илияш, который, похоже, вполне разделял его чувства, засмеялся тоже:
— Надо же… Ну, парень, и ночка выдалась… Ну и ночка…
Он помог Станко подняться — осторожно, тоже, по-видимому, удивляясь и радуясь тому, что парень-то настоящий. С трудом встав на ноги и справившись с головокружением, Станко увидел рядом — в двух шагах отвесный обрыв. Внизу, поодаль от каменистого склона, трепетала листьями изящная березовая рощица. Станко подобрался к краю — в камнях под обрывом белели чьи-то кости.
— Да, — Илияш все еще смеялся, — это они… Промышляют так, да…
Не оборачиваясь, путники побрели прочь.
Они шли и шли, и счастье, что дорога была легкой — оба вконец измучились и едва переставляли ноги.
— Молока хочу, — сказал Станко запекшимися губами.
Илияш удивился:
— Что?
— Молока… С ржаной поджаристой корочкой.
— Понятно, — Илияш скептически улыбнулся, — а сдобной булочки с кремом?
— Нет, — сказал Станко трагическим голосом. — С кремом я в жизни не пробовал.
— Плохо, — отрывисто посочувствовал Илияш и вытащил из-за пазухи карту.
За время пути карта еще больше истрепалась и вытерлась, Илияш подносил ее к самым глазам, страдальчески морщился и водил пальцем по дырам и пятнам; утвердившись в некой
— Завтра выйдем к замку. С пути бы не сбиться… Тут овражек должен быть, прямой, как стрелочка… Смотри по сторонам, ладно?
Станко рассеянно кивнул. Ему как-то сразу стало не до того.
Завтра. Всю жизнь готовился — и завтра. Радоваться бы… Откуда же это тягучее, холодное, тяжелое чувство?
— Молока хочу, — сказал Станко печально. Илияш сочувственно усмехнулся.
Днем, окончательно выбившись из сил, путники устроили привал. Доедали остатки сухарей, лежали, вытянув ноги, бездумно глядя в небо.
— Илияш, — сказал наконец Станко. — Илияш.
Тот чуть поднял бровь.
— Я хочу поговорить с тобой… Только… серьезно. Без смеха, ладно?
— Без смеха кисло будет, — протянул проводник, жуя травинку. — А впрочем, давай…
Станко собрался с духом:
— Послушай, ты воин… Тебе наверняка случалось… убивать.
— Я охотник, — сказал Илияш после паузы. — Я убиваю зайца, чтобы съесть его.
— Нет, — в голосе Станко скользнули просительные нотки, — я не о том… Поговори со мной откровенно, не прячься за свои шуточки… Тебе ведь случалось убивать и людей?
— Своими руками? — поинтересовался Илияш.
— Да… В бою.
— Случалось, — бросил Илияш коротко.
— И… что?
— Что?
Станко сел:
— Понимаешь… Я никогда никого не убивал. Мой учитель Чаба говорил, что мужчина… Ну, да не в этом дело. Я… боюсь струсить, Илияш.
Стало тихо. Проводник лениво перекатился со спины на живот. Выплюнул травинку, подпер подбородок локтями:
— Струсить? Надеюсь, ты по-прежнему не боишься стражи… Да и самого князя, кстати?
— Нет, — Станко облизал губы, — не боюсь… Я боюсь другого. Вот я победил стражу, вот я победил князя… И надо убивать его, а я… Ну, понимаешь?
— Нет, — сказал Илияш безжалостно. — Не понимаю. Ты мне все уши прожужжал уже — ненавижу, убью, убью… Врал, значит?
Станко потупился. Ему тягостен был разговор, но еще тяжелее носить в себе то новое сомнение, что без спросу поселилось в душе.
— Я не врал, — отозвался Станко медленно. — Я…
По небу с оголтелым карканьем пронеслась пара ворон.
— Я… — Станко не знал, что говорить, — я…
Он вспомнил перепуганное, с разбитым носом, с выпученными глазами лицо рыжего сынишки бондаря — своего главного обидчика. Рыжий лежал в пыли, дружки его сверкали пятками в самом конце улицы, а Станко — рваная рубашка, кулаки в ссадинах — орал прямо в эти белые от страха глаза:
— Есть у меня отец, понял?! Есть у меня отец! Он князь, понял, ты?! Он князь, я его сын, а ты — холоп вонючий, понял?!