Петля
Шрифт:
И потом, устаешь все время что-то скрывать от окружающих, причем не от врагов или полудрузей, как, допустим, наш разведчик за рубежом, а здесь, от своих. В обычной жизни, на мой взгляд, даже труднее сохранять такой постоянный самоконтроль. Как это Раечка сказала? «Если бы вы хоть два месяца поработали сыщиком»? Да, вот вам и почетная работа, в которой часто и признаться нельзя.
Между прочим, самое реальное место в фильме, который мы смотрели, если хотите знать, так это, как начальство ест плешь своим подчиненным за нераскрытое преступление. Правда, начальство само как огня боится своих избирателей, но это дела не меняет. А ну-ка, старший
Да уж, без результатов лучше в Москву не возвращаться. Сейчас это означает — без Павла. Нет, не так. Без признавшегося во всем Павла. Нет, это тоже мало. Без доказательств и улик против Павла, хотя бы первоначальных, чтобы только убедиться, что мы на верном пути. Потому что новую петлю бросать уже некуда. Словом, без Павла я в Москву не вернусь. И это преступление мы все-таки распутаем.
Но мне хочется, я даже считаю это нужным, чтобы потом о нем все узнали, чтобы каждый это дело пережил, и усвоил бы наиглавнейшую мысль, и внушил бы ее потом своим детям и внукам: «Каждая человеческая жизнь священна и неприкосновенна, как родина, как любовь, как ты сам, наконец».
Я подхожу к нашему корпусу. В нескольких окнах еще горит свет. Поднимаюсь по ступеням, толкаю высокую стеклянную дверь и через просторный вестибюль, где стоит телевизор и полукругом перед ним в беспорядке расставлены ряды стульев и кресел, я прохожу в коридор, миную открытую дверь комнаты дежурной сестры, и молоденькая эта сестрица предостерегающе грозит мне пальцем, а потом прижимает его к губам. Я киваю в ответ и тенью проскальзываю по коридору, затем поднимаюсь на третий этаж.
Из-под двери моей комнаты пробивается свет. Значит, Виктор не спит. Что ж, тем лучше.
Я вхожу. Виктор сидит у стола, откинувшись на спинку кресла, и курит. Перед ним на столе лежит распечатанный конверт, в который небрежно засунуты густо исписанные листки. Виктор курит, и довольная ухмылка бродит по его скуластому, крепкому лицу, тронутому осенним загаром.
— Чем доволен? — спрашиваю я.
— Хлопцы пишут, почетную грамоту бригаде дали, — хвастливо сообщает Виктор. — Теперь в счет будущего года уголек даем.
— Небось и премию вручат?
— А на кой нам премия? — усмехается Виктор. — Нам почет давай. Портрет в газету.
— Ну, лишних две-три сотни не помешают, — возражаю я и, усевшись на кровать, тоже закуриваю. — Особенно семейным. Ты передо мной-то не выпендривайся.
— Тю! Две-три сотни. Тут тысячу не знаешь, куда девать. — Виктор небрежно машет рукой. — Знаешь, сколько наш брат выколачивает? Тебе, учителю, не снилось. Купить нечего — вот беда. Окромя водки, конечно. Но и в ней купаться не будешь.
— Как это так — нечего купить? — удивляюсь я.
— А так. Вот, к примеру, «Жигули». Каждый бы у нас купить рад. Нету. А на «Яву» уже многие и не смотрят. Пройденный этап. Ну, там сыну разве что. Или, к примеру, вот дом бы надстроил, а то и новый бы поставил. Обратно материалов нету. Ну ладно, хрен с ними. Я тогда пятый костюм куплю, третье пальто. Так? Но ты мне в таком разе не местную фабрику давай, а, допустим, Брюссель, Лондон, Прагу. А местный с его пошивом мне и даром не нужен.
— Да уж, твой портрет любую газету украсит, — говорю я.
— А что? Парень, какой надо! И пусть припишут, крупно только: «Холостой». Эх, от каких только красавиц письма не полетят! Вот невесту выберу. И тебя на свадьбу позову. Потому как учитель — всему голова… Если бы мы своих учителей всю жизнь слушались, давно бы коммунизм построили.
— Так вот, скажи учителю, — в тон ему говорю я, — ты кого-нибудь на этом фото узнаешь?
И показываю ему ту самую фотографию.
— Ну-ка, ну-ка!.. — весело восклицает Виктор и, приподнявшись, выхватывает ее у меня из рук. — Страсть как люблю знакомых узнавать.
Он придвигается к столу, где горит лампочка, подносит фотографию ближе к свету и, неожиданно нахмурясь, принимается ее изучать. Я даже не ожидал от него такой сосредоточенности. Словно он понимает, как это для меня важно.
— Да-а… — наконец с сожалением произносит он. — Не сумел я тогда с ними поехать. А то бы… Нарушил, понимаешь, режим.
— На губу посадили? — улыбаюсь я.
— Какая там губа! С грелкой весь день провалялся. Встретил, понимаешь, накануне земляков, своих же подземных братьев. Ну, и… Сам понимаешь. Еле потом домой дополз: шаг вперед, два назад, три в сторону. И язва моя взбунтовалась. Я ей, дуре, говорю: «Цыц! Я ж тебя прижигаю». А она слушать не желает, рвет пузо на части, и все тут. Куда же поедешь? Вот целый день и провалялся. Да еще дрянь всякую глотать пришлось. Медицина жуть как навалилась.
— А что было, если бы ты поехал?
Виктор сокрушенно вздыхает.
— Эх, не иначе, как женился бы, ей-богу. Один ведь шаг остался, ты себе даже не представляешь. Во любовь взяла, — он зажимает пальцами горло. — А главное, все, можно сказать, подготовил. Чтоб, значит, без осечки, понимаешь? Оксанка-то, вот эта самая, — Виктор тычет пальцем в фотографию, — назавтра уезжала. Вот ведь что! А я, понимаешь, лежу как чурбан. Ну, и все. Уехала невенчанная.
— Здрасьте! — говорю. — Что ж, ты ей написать не мог? Приехать, наконец. Не на краю света она небось живет. Тут же, в отечестве нашем родном.
— А я на второй день как встал, так и одумался, — смеется Виктор. — Чего же мне за ней скакать?
— То есть — как одумался?
— А так. Чего это я вдруг буду жениться! Года мои не вышли. Пузо не залечил. Девку толком не узнал. Легкомыслие это одно курортное, вот и все. Это самый опасный брак, я тебе скажу. Человека надо не на отдыхе узнавать, дорогие товарищи. Все они тут, понимаете, как конфета «Маска» или даже трюфель. Все сладкие, когда оближешь. А если глубже? Какая там начинка?
Виктор вскакивает со стула и, сунув руки в карманы брюк, возбужденно прогуливается из угла в угол по комнате, упиваясь своим красноречием и словно сам себя заклиная.
— Значит, ты на этой фотографии Оксану узнал? — спрашиваю я. — Твердо?
— Ясное дело, она это. Эх, какая девка! Она ж на самом деле в сто раз красивей. Ты сюда даже не смотри.
В тоне Виктора звучит явное сожаление.
— А еще кого ты здесь узнаешь?
— Еще?..
Виктор подходит к столу и, не вынимая рук из карманов, склоняется над фотографией, как бы заново ее рассматривая. Кажется, в первый раз он никого, кроме Оксаны, там не заметил.