Петр Ильич Чайковский
Шрифт:
Но восхищается ли Чайковский Баку и Боржомом, любуется ли дорогой из Батума, Тифлис остается для него на первом месте. Он близко принимает к сердцу местные музыкальные интересы, помогает всем, чем может, делом и советом. Свой авторитет и влияние в Петербурге Чайковский использует, чтобы ускорить невероятно затянувшуюся постройку нового театрального здания вместо сгоревшего. «Благодаря вашему письму к государю, — сообщает ему Ипполитов-Иванов в 1887 году, — окончание нового театра последует к будущей осени. Весть эта быстро облетела Тифлис, и все с самой искренней признательностью произносят ваше имя». Радость, правда, оказалась преждевременной: несмотря на заступничество Чайковского, прошло еще немало лет, прежде чем здание было, наконец, достроено.
В беседах Чайковского с Ипполитовым-Ивановым затрагивались широкие темы. «Несколько слов ваших замечаний, — писал Ипполитов-Иванов Петру Ильичу, — открывают нам, людям теоретически
«В основу класса композиции, — по мнению Чайковского, — должно лечь изучение народной песни, а грамотность музыкальную надо взять от западных школ. Народные темы и классические формы великих мастеров учат ясному мышлению: форма народной песни, выкованная рядом поколений в течение веков, является лучшим материалом для школьной работы в этом направлении». Это были не только советы человека, много думавшего над вопросами воспитания музыкантов, это были мысли композитора, вспоенного русской народной песней и с горячим интересом, как сообщают мемуаристы, отнесшегося к музыке Грузии.
В творчестве Чайковского грузинская народная песня отразилась мелодией колыбельной «Иав нана», сообщенной ему Ипполитовым-Ивановым [107] и легшей в измененном виде в основу «Восточного танца» в балете «Щелкунчик».
Начиная с 1887 года, преодолев неуверенность в своих силах и до конца жизни не покидавшую его мучительную застенчивость, Петр Ильич выступает в качестве дирижера своих произведений.
Его первые опыты, предпринятые в юные годы, были неудачны. Молодой дирижер так волновался, что все его внимание отвлекалось усилиями скрыть это волнение от публики и музыкантов, а управлять оркестром он уже не успевал. Теперь дело переменилось. Еще в начале октября 1886 года, отвечая петербургскому Филармоническому обществу на любезное предложение составить программу благотворительного симфонического концерта целиком из его произведений и взять на себя дирижирование этим концертом, Чайковский решительно отклонил обе просьбы. Как это порою бывало у Петра Ильича, он, в сущности, колебался, не позволяя себе принять неотразимо привлекавшее его предложение, и эта борьба невольно отражалась подчеркиванием и даже преувеличением всех соображений, говоривших против его принятия. Но после поездки в Петербург, во время которой композитор мог, по замечанию Модеста Ильича, как никогда до этого, убедиться в популярности, какой он начал пользоваться в этом городе, важное решение было принято.
107
Ипполитов-Иванов записал эту песню во время поездки в Кахетию и запись передал Чайковскому.
19 января 1887 года Чайковский с огромным успехом продирижировал «Черевичками» в Москве. 5 марта — благотворительным концертом Филармонического общества в Петербурге. Зал был полон. Успех превзошел все самые смелые ожидания. «Дебютировать в качестве дирижера в Петербурге мне и хотелось и в то же время было очень страшно, — писал Петр Ильич. — Всего ужаснее была для меня первая репетиция. Но, странное дело, стоило взойти на эстраду, взять палочку в руки, как весь страх мгновенно прошел и, по отзыву всех, я исполнил свое дело хорошо. В самом концерте и, конечно, перед выходом волновался сильно, но это уже. не был страх, а скорее предвкушение того глубокого художественного восторга, который испытывает автор, стоящий во главе превосходного оркестра, с любовью и увлечением исполняющего его произведения. Наслаждение этого рода до последнего времени было мне неизвестно; оно так сильно и так необычайно, что выразить его словами невозможно. И если мне стоили громадной, тяжелой борьбы с самим собою мои попытки дирижирования, если они отняли от меня несколько лет жизни, то я о том не сожалею. Я испытал минуты безусловного счастья и блаженства».
Не как праздный свидетель мог он входить теперь в залу, где исполнялись его сочинения. Когда-то, еще в годы учения, без колебаний принес он в жертву самому главному — композиторскому дару свои исполнительские способности. Обладатель голоса, он никогда не пел в обществе, наделенный задатками пианиста, он не развил их и никогда не играл публично. Теперь, поднимаясь к пульту дирижера, овладевая слитной волей оркестра, он впервые сам воплощал партитуру, бесконечно сложную вязь нот и темповых указаний в живое, звучащее музыкальное целое. Для полного успеха в дирижерской деятельности Чайковскому, несомненно, не хватало навыков; ему мешал избыток страстного, непосредственного отношения, которое он вносил во все, что ни делал. Он дирижировал порою неровно и тем слабее, чем меньше был уверен в исполняемом произведении и в сочувствии публики. И тем не менее, по отзывам современников, почти единодушным, это был
В распорядке жизни Петра Ильича новый род деятельности произвел сильные изменения. Отныне и до конца жизни целые месяцы ежегодно [108] отрывались им от обычного труда сочинения и затрачивались на концертные поездки и на дирижирование своими операми. Уже поздней осенью того же 1887 года он дает при участии Танеева два концерта в Москве: один из них дневной, общедоступный. Сделана была, таким образом, попытка оживить старую, еще в 60-х годах заведенную демократическую традицию. Снова Чайковский испытал мучительное волнение перед выходом и блаженство горячего, единодушного признания. «Подобного восторга и триумфа я еще никогда не имел. Дешевая публика держала себя очень мило, слушала внимательно и не шумела…» — сообщает Петр Ильич Модесту. Замечание о «дешевой публике» заслуживает внимания: речь идет в первую очередь о московских рабочих.
108
Исключением был 1890 год — год «Пиковой дамы».
Выступив 14-го на прощанье в симфоническом концерте в Петербурге, Чайковский 15 декабря 1887 года выехал в свою первую заграничную концертную поездку. В течение трех зимних месяцев он посетил Лейпциг, Гамбург, Берлин, Прагу, Париж и Лондон, всюду давая концерты из своих произведений и под своим управлением, всюду вызывая горячий отклик слушателей, дружеские приветствия музыкантов и разноголосый, но в целом хвалебный хор критических статей и заметок. Не успел он посетить только Вену и Копенгаген, куда его также настоятельно звали. Поездка была богата разнообразными впечатлениями, яркими встречами.
В Лейпциге Чайковский впервые увиделся и сразу сдружился с величайшим композитором Норвегии Э. Григом. Музыка Грига была давно знакома Чайковскому, ощущавшему что-то бесконечно родное в ее прозрачном, всегда искреннем лиризме, в ее чуж-дом всякой нарочитости внутреннем изяществе, в ее чисто народной простоте и свежести. Сердечные строки, посвященные Чайковским Григу в незаконченном наброске «Автобиографического описания путешествия за границу в 1888 году», остались на долгие годы лучшей характеристикой творчества Грига в нашей литературе. Но и Григ с восторгом и благодарностью встретил приязнь Чайковского. «Вы не поверите, какую радость доставила мне встреча с вами, — писал он Петру Ильичу весною того же 1888 года. — Нет, не радость — гораздо больше! Как художник и человек вы произвели на меня глубокое впечатление». Эта взаимная симпатия оставила след в посвящении Чайковским Григу увертюры «Гамлет».
В Лейпциге встретился Чайковский и с молодым венгерским дирижером, которому суждено было впоследствии стать бесспорно наиболее глубоким и ярким истолкователем Пятой и Шестой симфоний; один из крупнейших пропагандистов музыки, он помог произведениям высокочтимого им композитора зазвучать во всех концах музыкального мира. Услышав молодого дирижера, Чайковский с безошибочной проницательностью назвал Артура Никиша гениальным капельмейстером. Он утверждал даже, что человек, не слышавший такого удивительного мастера, как Никиш, не имеет понятия о том, до чего может дойти оркестровое совершенство.
Чайковский познакомился с немецким композитором И. Брамсом, позже дружески встретился с музыкантами Франции, заинтересовался незаурядной личностью пианиста Ф. Бузони, но, пожалуй, глубже затронула его встреча, совсем не предвиденная. В Берлине он лицом к лицу столкнулся с женщиной, с которой не говорил почти полных двадцать лет, с Маргаритой Арто.
«Сегодня большой обед у Бока [109] . Я буду сидеть рядом с Арто… — пишет Петр Ильич П. И. Юргенсону 22 января 1888 года. На следующий день сообщает Модесту: «На вечере была Арто. Я был невыразимо рад ее видеть. Мы немедленно подружились, не касаясь ни единым словом прошлого. Муж ее, Падилла, душил меня в своих объятиях… Старушка столь же очаровательна, сколько и двадцать лет тому назад». Еще через несколько дней он провел у Арто вместе с Григом целый вечер. «Воспоминание [о нем] никогда не изгладится из моей памяти, — отметил Чайковский в «Автобиографическом описании». — И личность и искусство этой певицы так же неотразимо обаятельны, как когда-то…» На этих исполненных какой-то грустной отрады словах обрывается, к сожалению, и рассказ о встрече. Возврата к невозвратимому не было ни для той, ни для другого. Жизнь, на короткий миг сблизившая их, вновь стремительно унесла их в разные стороны.
109
Г. Бок — видный немецкий музыкальный издатель. Еще в 1871 году фирма Боте и Бок в Берлине издала партитуру «Ромео и Джульетты» Чайковского, переданную ей Н. Г. Рубинштейном.