Петр Великий (Том 2)
Шрифт:
– Как помер, значит, родитель мой, царство небесное, так ушёл я с матушкой из Тулы в деревню. А жительствовал на деревне малое время: нужда выгнала. Несусветная была убогость, ваше царское величество. Не токмо что хлебушком, иной раз луковицей не разживёшься. Ну и вернулся я, значит, сызнова на Тулу и к кузнецу определился. А в те поры было мне шестнадцать годов. Ещё в тот год матушка твоя, блаженной памяти царица Наталья Кирилловна, великий гостинец православным пожаловала – тебя, ваше царское величество, народила.
Он вытер ладонью вспотевшее лицо
– Видно, уж на то было Божье соизволение, чтобы рождение твоё мне, смерду подлому, счастье принесло. И пяти годов не минуло, а я уж не токмо всей премудрости оружейной обучен был от иноземцев, но и хозяв своих кое-чему научал. Так-то. Поработал в людях, а там вскорости и свою завёл кузницу. Домком, благодарение Господу, обзавёлся, бабой да сыном. Так и жительствуем да Бога и государя благодарим…
Тепло, как со старым другом, простившись с Никитой, царь обещал зайти к нему под вечер в гости.
Вскоре после всенощной Пётр сидел в просторной, чисто вымытой горнице Алтуфьева.
Дебелая хозяйка, краснея от смущенья, суетилась у стола. Акинфия, несмотря на строгое требование государя, так и не удалось найти. Узнав о скором приходе царя, парень до того перепугался, что сбежал далеко в лес и вернулся домой глубокой ночью, когда все уже спали.
Никита огромным ножом резал свежий каравай хлеба. Приготовив все для закуски, он перекрестился, налил чару вина и с поклоном поднёс её государю.
Царь пригубил чару и гневно выплеснул её содержимое в лицо Никиты.
– Виноградная?
– Виноградная, государь.
– А подобает ли кузнецам пить таковское?!
– Да я никакого в рот не беру, ваше царское величество, – упал в ноги Антуфьев. – Купил же зелье для тебя, государь.
Блуждающий взгляд Петра перескочил на хозяйку.
Надувшись и мёртвенно сжав кулаки, она до судорог вытянула шею, стараясь, очевидно, оторвать приросшие к полу ноги. Но страх сковал её и крепко держал на месте. Разинутый до последней возможности рот тщетно пытался глотнуть струю воздуха. Выпятившиеся глаза остекленели, как у повешенного.
Царь шагнул к женщине и поцеловал её в обе щёки.
– Вижу я, добрая ты жена. По страху твоему сие примечаю. Таким страхом матушка моя страшилась, когда я кулаком Софье грозился.
Он налил чару и поднёс хозяйке.
– Пей во здравие да беги за хлебным. Авось и я за здравие твоё выпью. Ну, ну, долони-то [188] с лика прочь убери. Лик-то у тебя больно пригож. Что ж его сокрывать!
Хмельной, что-то весело напевая, позднею ночью уселся государь в розвальни, поданные к избе Никиты.
188
Долони – ладони.
– Будь здрав, оружейник царёв, – кивнул он ласково Антуфьеву и, обняв Шафирова, тронулся по разбухшему снегу в дорогу.
Уже давно скрылись розвальни, а Никита все ещё бил
Задуманное Шафировым удалось на славу: для приумножения оружейников царь наказал принимать людей всякого звания в тульскую казённую слободу. Демидову поручалось смотреть за тем, чтобы новоизбранные люди розданы были искусным мастерам.
Глава 15
БОЖИЕ БОГОВИ
Григорий Семёнович повертел в руках горлатную [189] шапку, унизанную жемчугом, и зачем-то подул на приделанную к её верху, сверкающую изумрудами кисть.
Егорка обошёл вокруг стольника, стёр рукавом пыль с аксамитной шубы на соболях, прошёлся в последний раз щёткой по сафьяновым сапогам, шитым на носках и каблуках жемчугом, и размашисто перекрестился.
– Готово, Григорий Семёнович.
Тоскующий, словно недоумевающий взгляд стольника скользнул к окну. Холопы расчищали на дворе лопатами снег, посыпали дорожки жёлтым, как спитой чай, песком. С улицы доносились сдержанные, короткие, точно глоток, выкрики.
189
То есть сделанную из меха, растущего на горле зверя.
Григорий Семёнович прильнул к вспотевшему стеклу. За воротами с кем-то спорил сторож. По прыгающей бороде его и мелькающим кулакам видно было, что он гневится.
Егорка взялся за ручку двери, готовый побежать к сторожу и прознать, в чём дело, но стольник остановил его:
– Сдаётся мне, Егорушка, словно бы подьячий Никифор Кренёв ко мне жалует.
Зло прищурившись, дворецкий поглядел в окно.
– Так и есть, – топнул он ногой и, не стесняясь присутствием господаря, выругался площадной бранью. – Прочь прогоню! Не погляжу, что подьячий! Чтобы духом крамольным тут не смердело!
Стольник сделал вид, что не слышал слов Егорки и, усевшись на лавку, приказал впустить к нему подьячего.
Дворецкий схватился за голову:
– В шею гони его! Загубит он тебя, окаянный. Не приведи Господь, государь что прознает!
– Веди, – резко бросил Титов и указал рукой на дверь.
Чуть припадая на правую ногу и волоча за собой увесистую дубинку, Кренёв не спеша прошёл в ворота. В терему он снял шапку, взбил пальцами ржаную метёлку бороды и трижды перекрестился на образа.
– Дай Бог здравия гостю желанному, – вскочил стольник и обнял подьячего.
– Спаси Бог хозяина доброго.
Обменявшись положенными приветствиями, они уселись за стол.
Егорка стоял у порога и от бессильной злобы до крови ковырял пальцем в носу. Несколько раз он пытался заговорить с господарем, но тот отбрыкивался ногой.
– Государь вот-вот пожаловать должон, – не выдержал всё же дворецкий, перебивая на полуслове Кренёва.
– Знаем, – огрызнулся Григорий Семёнович. – А ты ходи на улицу – постереги.